В родном поселке

- Танюша, выше нос!

Танька вдруг упала головой на стол и разрыдалась.

- Ну вот, - недовольно сказала мать, отшвырнув орехи в кучу. - Чего ты? Никаких причин нет реветь. - Она подождала немного в надежде, что дочь успокоится, но Танька все каталась головой по столу и всхлипывала. Тогда материнское сердце смягчилось, и Вера Прокопьевна обняла Таньку, горячо прижала к себе.

- Ну, ну, глупышка, чего же ты ревешь? Ну, успокойся, дурочка, никто тебя не тронет. Ну...

Танька затихла в ее руках, обмякла.

- Мамочка, давай уедем отсюда, - хлюпая носом, сказала она.

- Уедем? Куда? - тусклым, равнодушным голосом спросила мать.

- Хоть куда. Прошу тебя, умоляю.

- Не говори глупостей. - Мать отстранилась от Таньки - глаза строгие, чужие. - Тут родина, работа, квартира вон какая. Да и отца не отпустят.

- Подумаешь, незаменимый! - фыркнула Танька.

- А чего? Ты отца не суди, мала еще. Он хоть и занудистый, а работает честно. Уважают его, считаются.

- А я тут жить не могу! - точь-в-точь как отец, взвизгнула Танька. - Обо мне-то ты почему не думаешь?

- Думаю, и об тебе думаю, - возразила мать. - Вон нынче позвонили из промтоваров, предупредили: кофточки поступили, импортные, японские, по сорок пять рублей. Попросила отложить твой размер. Завтра сходим в перерыв, посмотрим. Шаль тебе свою подарю, маленькая была, все примеряла. Туфли новые купим. Будешь у нас не хуже других. Ну, ну, поди умойся, а то, говорят, от слез ранние морщины бывают.

- А мне начхать, - сердито и упрямо сказала Танька.

- Не скажи. Теперь тебе надо следить за собой.

- С чего это теперь следить?

- Как же, засватанная. Сходи завтра прическу сделай. Может, завьешься?

- Ой, мама, и ты туда же!

- А что? Время, доченька, время твое подходит. Мы стареем, ты в невесты выходишь. Тут уж ничего не попишешь, в природе так заведено. И нечего тут стыдиться, нечего возмущаться. Раз пришел жених, какой он ни есть, - не выгонишь. Принимай да разговаривай, потому как в наше время женихами не разбрасываются. Вот так, доченька моя родная. Жизнь, она только в книжках да в кино по любви устроена, а в натуре зачастую на привычке да на взаимном уважении держится. А хорошего человека и полюбить недолго. Ну, что хмуришься?

Танька сидела молча, надув губы, глядя в пол на вольно бегавшего таракана. Кот, растянувшийся вдоль печи, лениво следил за ним, видно, животина эта забавляла его, но не настолько, чтобы кидаться за ней из теплого местечка. Таньке было грустно, тоскливо. Как-то по-новому, остро, щемяще сжималось сердце. «Мать не понимает меня, это точно», - думала она. Мать тут приросла - к этому месту, к этому противному мясокомбинату, к этим голым сопкам, к этим ветрам, к этому серому, унылому поселку. А ей, Таньке, хочется иной жизни, хочется поездить по свету, побывать в Москве, на юге, увидеть море, походить по тайге, слетать на самолете куда-нибудь - ведь она даже не видела «живого» самолета! В кино только да по воображению из книжек. Но главное не в этом - в другом. Она думает про Николая Лутошкина, Любиного брата, студента геологоразведочного факультета. Он встает перед ней - стройный, белокурый, улыбающийся, с такими же, как у Любы, голубыми глазами, тонкорукий, длинноногий, обходительный. Он всегда был ровен и мягок, вечно подшучивал, смеялся, со всеми был «по корешам», никого не выделяя ни любовью, ни ненавистью. Никто не знал, даже Люба, закадычная подружка, что всю жизнь, пока помнила себя, Танька любила Колю Лутошкина. И теперь, думая о нем, Танька живо вспоминала, собирала по крохам события жизни, когда она была с ним рядом... Теперь он в институте, в областном центре - два года не появляется, пишет, летом - практика, зимой - денег нет туда-сюда раскатывать. До магистральной станции двое суток да от станции ветка - сто с лишним километров, поезд раз в сутки ходит. Да разве деньги и трудности пути - помеха! Кабы что-то было у него к ней, без денег бы добрался и времени бы не пожалел. Вон как у людей бывает: мужьев-жен бросают, моря-горы пересекают, пустыни ползком переползают, ядом травятся, на кострах горят. «Эх, невезучая я», - думает Танька. Ей становится еще горше, но тут она вспоминает последнее письмо от Николая, которое на прошлой неделе читала ей Люба, и слабая надежда снова начинает теплиться в ней - ведь никого больше не вспомнил Николай в поселке, а ей, Таньке, - персональный привет! «К чему бы это?» - тягуче и устало думает Танька. Она уже не в силах бороться с дремотой, и мать, задумчиво щелкающая орехи, вдруг говорит: