В родном поселке

- Пусть спасибо скажет, что пришел по-хорошему, по-человечески. Другой бы помусолил-помусолил да выбросил.

Танька часто-часто заморгала, слезы покатились по ее красному с мороза лицу.

- Что вам от меня надо! - со злостью, с болью выкрикнула она. - Избавиться от меня торопитесь, да? Так и скажите! И я уйду, уйду куда-нибудь. Так и скажите...

Родители переглянулись. Вера Прокопьевна осуждающе покачала головой и сделала глазами мужу знак удалиться. Он расслабленно махнул рукой и, бормоча, как старик, ушел в комнату. Вера Прокопьевна закрыла дверь. Танька плакала навзрыд, она близка была к истерике. Вера Прокопьевна налила воды и придвинула кружку Таньке.

- На-ка выпей да успокойся. Никто тебя насильно не заставляет. Как хочешь.

Она вдруг порывисто обняла дочь, прижала к груди и разревелась вместе с ней. Так они выли и раскачивались, хлюпая мокрыми горячими носами, бормоча что-то бессвязное - каждая свое, не слушая друг друга, выплачивая обиду и горечь своей замкнутой жизни.

Уже поздно ночью, после долгого сердечного разговора с матерью согласилась Танька подумать и дать твердый ответ не позднее чем через две недели - ровно столько, как вывела в уме Танька, надо было, чтобы почта сходила до областного центра и обратно.

На другой день в перерыв Танька выманила Любу из столовой (сама она бегала обедать домой) и, красная от стыда и смущения, попросила ее сегодня же, безотлагательно написать Николаю письмо, в котором промежду прочим говорилось бы про нее, Таньку, что ее, дескать, усиленно сватают, но она, дескать, не мычит, не телится, тянет резину, хотя парень, который сватается, вроде ничего. И пусть Николай срочно-пресрочно вышлет ответ и напишет, думает ли приехать к Новому году. И непременно - привет от Таньки Стрыгиной и самые наилучшие пожелания здоровья, успехов и счастья в личной жизни.

- Ой, Танюшка! - только и сказала Люба, внимательно, с интересом глядя на подружку.

Танька сжала ей руку и, сдерживая готовые вот-вот вылиться слезы, тихо попросила:

- Вечером напишешь, ладно?

- Ой, конечно! Но как же ты так? И давно? - В голосе Любы звучали и жалость и удивление.

Танька кивнула опущенной головой и вдруг, сорвавшись с места, кинулась бегом из столовой.

Ответ от Николая пришел на удивление быстро. Как всегда, это был один тетрадный листок, исписанный с обеих сторон аккуратным почерком. Николай писал, что учеба его идет нормально, что на носу зачетная сессия, что зимой приехать не сможет, но летом нагрянет наверняка, потому что удалось определиться в партию, которая шарится в здешних местах. Еще он спрашивал, что купить матери и Любе, теперь он стал богачом - наконец-то заплатили за летнюю практику, сразу за три месяца, и он приобрел себе костюм и туфли. В конце письма шли строки, которые Танька запомнила наизусть:

«... Татьяне привет! Передай ей, пусть никого не слушает, а решает сама. Если нравится Игорь, пусть выходит за Игоря. Если не нравится, пусть посылает всех к черту. Надо быть хозяином своей жизни, а то мы сами загоняем себя в рабство обстоятельствам. Лично я не женюсь, пока не обойду земной шар трижды. Желаю ей счастья...»

До последнего срока, когда надо было давать ответ, оставалось три дня. «Уехать, уехать», - тоскливо ворочалось в Танькиной голове. Но куда ехать и как это сделать, она не знала. Вечером она пошла к Любе за советом, но только наревелась вдоволь с подружкой, а никакого выхода не придумала. Люба еще больше запутала ее и напугала своей рассудительностью. Ведь чтобы уехать, рассуждала Люба, надо знать, куда ехать, надо иметь там родных или знакомых, чтобы зацепиться на первое время. Потом надо выписаться из квартиры, уволиться с работы, сняться с комсомольского учета. Надо раздобыть где-то денег. Как все это сделать без согласия родителей, когда буквально все у них в руках и даже Танькину зарплату получает мать. Да и никто с ней разговаривать не станет. А какой звон пойдет по поселку, стоит только заикнуться об увольнении или снятии с учета!

Она почти ничего не ела, стала плохо спать, отупела от дум и нерешительности и впала в какое-то странное, полудремотное состояние. Со стороны казалось, будто она все время напряженно о чем-то думает, пытается решить трудную задачу, но если бы ее спросили, о чем она думает, не смогла бы ничего сказать. В голове, а главное, на сердце, в душе стояла пустота.

И вот наступил день, когда она должна была дать окончательный ответ. Уже с утра ее познабливало - то ли простыла, то ли от нервов. Разделывая мясо, она дважды резанула себя по пальцам, но не почувствовала боли и только в перерыв, когда смыла с рук кровь скотины, равнодушно увидела две глубокие раны.

Вечером, выйдя из цеха, она сразу же заметила Игоря - он стоял у ворот, конечно же, поджидая ее. Ей стало противно и страшно - она вернулась в цех, как будто забыла что-то, а на самом деле спряталась в темный уголок бытовки, за шкафчики и просидела там неподвижно долго-долго, как показалось ей, целую зиму. Ее обнаружила уборщица и, раскричавшись, выгнала из бытовки. С трудом переставляя затекшие ноги, озябшая, оцепеневшая, Танька вышла из помещения. Во дворе было темно и пустынно. По тропинке, мимо кожевенного склада, через распахнутые ворота побежала она неуклюжей трусцой, трясясь от страха и холода.

Мела метель, но мороз держался изрядный. В мутной мгле раскачивались желтые пятна фонарей - тусклые, редкие, бесполезные. Улица была пустынна. Впереди, темный, словно нежилой, стоял в ряду таких же домов ее дом. Таньке показалось, будто какая-то черная тень метнулась за угол. Она постояла, с опаской всматриваясь в темноту, но ничего там больше не появлялось.