В разведку вышли на рассвете, когда заблестела вокруг росистой влагой листва и в селении засеребрились дощатые крыши домов. Стояла жуткая тишина, не было слышно даже собачьего лая. Николаев вспомнил другой рубеж, который занимали они неделю назад; там не маячили перед глазами эти отпугивающие своей пустотой крестьянские дома, ряды землянок чем - то напоминали лагерь. Потом в памяти встали первые месяцы морской службы, старшина, который как - то во время занятий в артиллерийском классе учебного отряда сказал Николаеву:

- Эх, ты, «пехота»! Все замашки у тебя пехотинские, и наводишь ты орудие, стараясь за него спрятаться. А еще торпедистом захотел стать!...

Задание у разведчиков было, казалось, очень простым: узнать, где укрепились немцы в этом лесу, где их батареи.

Лес был разбит на участки шириной до двадцати километров, каждой группе разведчиков предстояло «прочесать» свой участок. Думской говорил, что глядеть надо «и перед собой и под себя»: могут быть западни с минами.

Простота этого задания была только кажущейся: участок достался широкий, и чем дальше, тем лес становился гуще. Чтобы не заблудиться, вернуться в часть той же дорогой, нужно было, кроме компаса, иметь еще и особую памятливость. Разведчики шли без маскировочных халатов (еще не успели их получить), в плащ - палатках, с автоматами, с ручным пулеметом, который несли по очереди; двигались цепочкой, в десяти шагах один от другого.

Лес тревожил и успокаивал. Успокоительным был мягкий настил листьев под ногами и потоки солнечных лучей над желтеющими лужайками. Тревогу вызывал хруст ветвей да шум ветра. Но постепенно Николаева охватывало состояние мужественного внутреннего покоя, которое возникает чаще всего, когда надолго остаешься наедине с природой. Это состояние вызывало особую остроту зрения и слуха, легкость шага и какую - то невольную, необъяснимую радость движения...

Разведчики шли уже часа четыре. Впереди показалась вырубка. Это насторожило старшину Думского, он подал знак остановиться, залечь, а сам, крадучись, пополз вперед. Рубить лес в этом месте вряд ли мог кто - нибудь из местных жителей: слишком далеко от дороги. Думской осторожно приблизился к пням, осмотрел один из них. Срез был совсем свежим. Следы от вырубки уводили суда - то вправо. Старшина пополз дальше и увидел закрытую ветвями небольшую, наскоро сколоченную сторожку. Он принял решение окружить ее, повернулся к товарищам, но тут же очередь из автомата ударила по нему сзади.

Старшина вскрикнул и упал на спину. Попытался подняться, но снова рухнул на землю и затих. Лес мгновенно наполнился грохотом пальбы.

Почти в тот же миг был ранен и Николаев. Он с трудом сделал еще несколько шагов, но почувствовал острую боль в ноге, прилег, быстро установил пулемет и начал стрелять в сторону еще невидимого врага. Остальные матросы залегли где - то позади. «Надо немедленно послать донесение своим», - мелькнула у Николаева мысль, и он крикнул Пронину:

- Уходите скорее, отползайте и - бегом в часть!

Потом сбросил ботинок и стал обматывать плащ - палаткой раненую ногу. Побледневшее лицо его было таким решительным и спокойным, что Пронин едва отважился возразить:

- А ты как?

- Ну, что говорить попусту? Я буду прикрывать вас, отстреливаться. Неужели не понятно тебе?

И как бы устыдившись своей начальнической резкости, вспомнив, что никто, собственно, не поручал ему командовать этими людьми, повторил уже другим тоном:

- Коля, слышишь, уходите и... там не забудь о «Водяном»...

Он долго не смел оглянуться, проверить, выполнено ли его требование, а когда обернулся, заметил возле себя чей - то автомат. Уходя, матросы оставили его Николаеву на случай, если пулемет сдаст...

Пули били по дереву, расщепляя кору. Николаев хотел отползти, но в это время откуда - то сверху, с дерева на него кинулись два фашиста. Николаев увидел только их каски, рыжие лица, показавшиеся очень большими, почувствовал тупой удар по голове и потерял сознание.

... Деревня, в которой он пришел в себя, поразила его какой - то будничной тишиной. Овинным духом несло из дворов, где - то поигрывала гармошка, скрипела телега, слышались чьи - то голоса. Он лежал на матраце в углу пустой комнаты, в большой и странно тихой избе. Нога его была перевязана. Кто - то положил рядом с тюфяком костыль. Кто - то заботился о нем... Хотелось пить, в сознании с немеркнущей ясностью вставало все происшедшее у лесной сторожки. Сколько времени прошло с тех пор, он не знал. Ему было приятно лежать с закрытыми глазами, хотелось проследить за самим собой, за тем, страшится ли он смерти. Николаев мог сказать себе, что во всем поступил правильно. Наверное, товарищи его теперь уже вернулись в часть и сообщили командованию о результатах разведки... Потом мысли Николаева перенеслись к дому, к Калюжному, и он почувствовал, что слезы комком стоят в горле. Ему сделалось обидно за себя, стыдно. Он привстал, прислушался, снова с удивлением поглядел на костыль, как бы говоривший, что еще не все потеряно, можно вылечиться и жить.

На исходе дня маленький усатый гитлеровский солдат в очень чистом белом фартуке принес вполне приличный обед. Николаев немного поел, теряясь в догадках, что с ним собираются делать дальше. Но раздумывать долго не пришлось. Солдат вывел его к легковой машине. Стоявший возле избы обер - лейтенант даже не взглянул на пленного. Он ругал какого - то господина Эберта. Николаев обернулся и увидел высунувшегося из окна соседнего дома нарядного толстяка, благодушно выслушивающего лейтенантскую ругань. Встретившись взглядом с Николаевым, толстяк о чем - то спросил лейтенанта, и офицер, рассмеявшись, сказал:

- Поймали «языка»!... Кажется, так русские называют пленных?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.