В краю коммун

Хозяева, у которых остановился я с одним товарищем, ярославским рабочим, присланным для работы в коммуну, были приветливы и заботливы.

Прополыхала с гудом ярким огнем от соломы маленькая железная печка посреди хаты, накалившись до - красна. Стало душно невмочь.

Хозяйка вскипятила чайник. За чашкой чаю речь сама тихо льется, а времена теперь такие, что есть о чем поговорить...

Меня очень интересовал вопрос о поведении кулаков в селениях коммуны. Мои собеседники (если не считать только что прибывшего в коммуну ярославского рабочего) двое: первый - муж хозяйки, невысокий, сгорбившийся старик, в жилетке, валенках, с ужасно лохматыми нависшими бровями, подслеповатый, с сильной проседью и сиповатым голосом; второй - бывший председатель совета колхоза «Красная Акуловка» (влившегося теперь в коммуну) - Шулик, - в кубанке, в черной теплой тужурке, бритый, с вечно играющей задорной улыбкой на губах, в сапогах с высокими резиновыми галошами и портфелем в руках.

- У нас по хуторам, - говорит Шулик, -

около 240 лишенцев. Из них, примерно, 100 кулацких хозяйств, остальные - жандармы, есаулы и другая сволочь.

- Ну, а как же они ведут себя сейчас, в связи с организацией коммуны?

- Притихли чего - то. Оно хотя и понятно. В последнюю - то хлебозаготовительную кампанию почти все хлеб прятали, - ну, мы их, - говорит с улыбкой и хитрым подмигиванием Шулик, - всех, один по одному, и раскулачили. - Он говорит и при этом делает какой - то своеобразный жест правой рукой, на которой предусмотрительно оттопырен большой палец. Я смутно догадываюсь не сразу, что это своеобразный жест бахвальства.

- Ну, и что же, - продолжаю допытываться я, - и агитации значит никакой не ведут?

- Нет, поговаривают, - нерешительно после некоторой паузы, вступает в разговор хозяин, - Только уж теперь ничего не поможет!

Я пытаюсь мысленно отгадать, в чем кроются причины такого категорического заявления старика, и, словно угадывая ход моих мыслей, после некоторой паузы он разъясняет:

- Теперь почти все крестьянство наше то в коммунах, то в колхозах.

Так формулирует старик тот факт, что в колхоз и в коммуну массой пошел середняк.

- Ну, а что же вы думаете делать с кулаками теперь? - спрашиваю я, обращаясь к Шулику.

- А что ж, - нарочно растягивая ответ и поправляя шапку лихо набекрень, говорит Шулик, - весной выселим их на худшую землю, на краю коммуны. Пускай похозяйствуют!

Я попытался бегло, на ходу беседы, продумать весь этот процесс выселения кулаков из собственных их домов на худшие окраинные земли, и мне стала совершенно очевидной перспектива огромного ожесточения на этой почве классовой борьбы на территории коммуны.

Кулаки, о которых Ленин в свое время писал, что они «самые зверские, самые грубые, самые дикие эксплуататоры», безусловно будут ожесточенно сопротивляться этому выселению. Кто знает, может быть, загуляет по хуторам коммуны «красный петух», пущенный озлобленным кулаком, задымится опять кулацкий обрез, утаенный от советской власти в земле, может быть, изворотливый классовый враг придумает и попытается организовать какую - нибудь дьявольскую провокацию...

Если коммунары, все крестьяне хуторов коммуны, в том числе и среднее крестьянство (а его в коммуне 24%), пойдет сплоченными рядами на кулака, тогда он не так страшен. Тогда коммуна победит кулаков. Это - главное, а уж в твердости пролетарского руководства т. Исаева я уверен!

Шулик спешит в кино - идет новая картина. Попрощавшись, он быстро уходит. То ли от того, что Шулик так быстро ушел, или от того, что он пошел именно в кино, - старик - хозяин недовольно говорит:

- Хорошо, что у нас теперь товарищ Исаев, толковый и очень курьезный человек. Не то, что этот, Шулик, - мотнув головой в сторону двери. - Не выбрало его крестьянство, потому - командовать больно любит, а дело - то плохо понимает.