У великой китайской стены

Я даже не сказал и слова – все было понятно по выражению лица. И тогда экзарх заявил, что он согласен с нашим предложением.

Теперь дело было за проектом, за строителями. Я отправился к Пэн Чжэню – мэру китайской столицы. Одновременно он являлся первым секретарем пекинского горкома, членом Политбюро и Секретариата ЦК КПК.

Наши переговоры были до предела краткими и конструктивными. Мы обязались в трехмесячный срок представить проект, а китайская сторона – обеспечить рабочих-строителей. Не прошло и восьмидесяти дней, как на земле бывшего церковного угодья строители с присущим китайцам усердием уже возводили новые здания советского посольства. Работа шла в три смены. Пэн Чжэнь держал этот объект под своим личным контролем и дважды в неделю вместе со мной проводил «инспекцию».

Летом Мао уезжал из Пекина за тысячи километров от столицы, куда-то в горы. Без него, однако, ни один сколько-нибудь серьезный вопрос не решался. Ни Лю Шаоци, ни Чжоу Эньлай не брали на себя ответственность принять решение, прежде чем не доложат Мао. А о Дэн Сяопине или министре иностранных дел Чэнь И и говорить нечего... Бесконечные согласования отнимали уйму времени, нервов, сил.

Многое во взаимоотношениях внутри высшего китайского руководства открылось мне во время личных встреч с Мао Цзэдуном. Приходилось много раз говорить с ним с глазу на глаз, в присутствии лишь доверенного переводчика; не единожды такие встречи проходили во время заседаний Политбюро ЦК КПК.

Меня и моего товарища, свободно владевшего китайским языком, проводили сквозь «заградительные цепи» личной охраны Мао и, наконец, пропускали в зал.

В центре, за столом, занимал свое место Мао. Перед ним – кружка зеленого чая, прикрытая крышкой, пачка сигарет. По правую руку всегда сидел Лю Шаоци, слева – Чжоу Эньлай. Остальные члены Политбюро располагались за маленькими столиками вдоль стен комнаты.

Мао предлагал нам сесть рядом с ним. Он внимательно выслушивал мое устное сообщение, затем обдумывал ответ – как правило, очень недолго. Затем, отхлебнув чая из кружки, сразу лее излагал то, что я должен сообщить в Москву.

Примечательно, что на моей памяти он ни разу не ставил вопрос на обсуждение Политбюро, никогда не интересовался точкой зрения своих ближайших сотрудников. Даже не глядел на них, словно их не существовало.

Но еще более поражало другое. После того, как Мао, ни с кем не посоветовавшись, заканчивал изложение своего мнения, все другие китайские лидеры согласно кивали головами. И только Лю и Чжоу пытались «сохранить лицо», как говорят китайцы, – они слушали Мао молча, потупив глаза, буквально окаменев.

Мне хочется поделиться с читателями некоторыми мыслями об истории и современности, о вчерашнем, сегодняшнем и завтрашнем дне Китая, о том явлении, которое получило название «маоизм».

Вся история национально-освободительного и революционно-демократического движения в Китае наглядно свидетельствует: в стране существовала объективная база для воплощения и осуществления на практике идей научного социализма. Подтверждение тому – победа народной революции 1949 года и успешное осуществление демократических и социалистических преобразований в первые восемь-девять лет существования КНР. Затем в руководстве КПК возобладали мелкобуржуазные. националистические элементы, и этот прогрессивный процесс прервался. Завоевания китайского народа ставились под серьезную угрозу. Следовательно, маоизм с полным правом можно рассматривать как своего рода исторический зигзаг в развитии революционного движения в Китае.

Что же касается собственно маоизма, то он, как и всякое идейно-политическое течение, имеет объективные и субъективные корни. Его возникновение связано прежде всего с особенностями социально-экономического и духовного развития Китая – экономически и политически отсталой, полуфеодальной, полуколониальной страны, в которой преобладало крестьянское население, где, таким образом, существовала благоприятная почва для возникновения разного рода анархистских и прочих мелкобуржуазных теорий и концепций. Всякого рода предрассудки были широко распространены в Китае в конце ХГХ – начале XX века. Официальная конфуцианская идеология наряду с анархизмом, утопическим социализмом и троцкизмом стала той питательной средой, в которой сформировались «идеи» Мао Цзэдуна.

Как особое мелкобуржуазно-националистическое течение, маоизм существует с начала сороковых годов. Именно к этому времени «идеи» Мао Цзэдуна оформляются в так называемый «китаизированный марксизм». Теоретической платформой его явилась праворевизионистская концепция «новой демократии». Она представляет собой ревизию кардинального положения марксизма-ленинизма о всемирно-исторической миссии рабочего класса. В ней ленинское учение о перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую подменяется формулой «новодемократической революции» как «чисто крестьянской». В ней, по существу, отрицается идея гегемонии рабочего класса.

После победы народной революции в 1949 году наступил новый этап эволюции маоизма. Характерная черта этого периода – становление особых, маоистских взглядов на проблемы развития Китая в условиях проведения глубоких социально-экономических преобразований. От теории «новой демократии» Мао пришел к попытке приспособить идеи социализма к своему великодержавному курсу. Мао и его сторонники стремились использовать знамя социализма для прикрытия им программы милитаризации Китая, насаждения в стране идеалов «уравнительного коммунизма». В 1957 – 1959 годах осуществление этого курса на практике, как известно, окончилось полным провалом.

В те годы я жил и работал уже далеко от Китая, но мой интерес к тому, что происходило за Великой стеной, не ослабевал. Как-то, уже в начале шестидесятых годов, я получил интересное послание от Сергея Антонова. Приведу несколько выдержек из его письма.

«...Как поживаешь, дорогой дружище Петро? Черкнул бы несколько строк! Тяжко жить в отрыве от друзей – это, пожалуй, самое горькое, с чем сталкиваешься за границей. Ты, наверное, интересуешься, что тут у нас нового? Много нового, очень сложного, в чем еще предстоит разбираться и разбираться. Хочу поделиться с тобой соображениями о двух самых примечательных фигурах в нынешнем пекинском руководстве – о Чжоу Эньлае и Дэн Сяопине. Ты должен Дэна помнить – я познакомил тебя с ним. Может быть, я ошибаюсь, но, думается, именно эти два человека будут играть весьма важную роль в недалеком будущем. Что касается Чжоу – он все время как бы прячется за спину Мао, остается в тени. Чжоу, судя по всему, устраивает место «третьего человека в империи». Пожалуй, Чжоу Эньлай лучше других знает нрав Мао. Дэн – фигура тоже сложная, в чем-то для меня и по сей день непонятная. Я думаю, что ему Мао готовит своеобразную участь...»

Впервые я увидел Дэн Сяопина еще до поездки в Китай – в феврале 1956 года, будучи делегатом XX съезда КПСС. В перерыве одного из заседаний, когда делегаты и гости прогуливались по Георгиевскому залу в Кремле, видел, как он говорил, быстро жестикулируя, смеялся, улыбался. Дэн Сяопин входил тогда в состав китайской партийной делегации.

Потом, по возвращении из Москвы в Пекин, выступая на VIII съезде КПК, Дэн говорил:

«...Важным вопросом, касающимся принципа демократического централизма в партии, является вопрос о коллективном руководстве в партийных организациях всех ступеней... Ленинизм требует от партии, чтобы все важные вопросы решались надлежащим коллективным органом, а не одним человеком... Двадцатый съезд КПСС пролил свет на то, как важно придерживаться принципа коллективного руководства и бороться с культом личности... Важным достижением XX съезда КПСС является то, что он показал нам, какие серьезные последствия могут вытекать из обожествления отдельной личности...»