У матросов есть вопросы

В общем, престиж на бумаге сильно отличается от престижа в жизни. И пока слова расходятся с делом, будет и дальше падать конкурс в военно-морские училища, будут и дальше при первой возможности уходить офицеры с кораблей на берег, где все то же самое, но только дети, по крайней мере, не забывают, как выглядят их отцы.

— Знаете, что самое страшное во всей флотской службе? Отучаешься думать. Здесь этого просто не требуется, более того — не приветствуется. Закон железный: приказано — исполняй. Нет, я не против самого принципа безусловности исполнения приказаний, но зачем все превращать в догму? Бывает, приказывает офицер сделать то-то и то-то. Я говорю: «Товарищ лейтенант! Этого не нужно делать по таким-то причинам». А он мне: «Я сам знаю, что не нужно, но мне приказал командир, а я приказываю тебе». Ну, пойдешь, сделаешь кое-как, а то и вообще только изобразишь видимость деятельности. А попробуй поспорь — в нарядах сгноят.

Я уже третий год служу и за это время убедился: нашим офицерам страшно, когда у матроса появляется возможность остаться наедине со своими мыслями, им страшно, когда матрос начинает думать. А когда он начинает думать? Когда у него есть свободное время. Следовательно, свободного времени быть не должно! И вот начинается: чуть только какая пауза — сразу построение личного состава. Зачем, для чего — никто не знает, но вот нас десять минут строят, потом командир или старпом речь толкает о чем-нибудь. Смотришь — прошла пауза. И так по 7 — 10 раз в день. Или строевая. Топочешь по железной палубе, и в голове — ну никаких мыслей! Раз-два, раз-два...Можно еще канат перетягивать — тоже полезное занятие для мозгов. А в личное время — политзанятия, собрания и так далее. Так и день прошел. Вроде ничего особенного не сделал, но устал — только бы до подушки добраться. Я не пойму: чего они так боятся? Или мы до какой-то страшной тайны додумаемся?

С Сашей Киселевым я познакомился, когда, заплутав в бесконечных корабельных коридорах, общая длина которых составляет 15 километров, сдался на милость первого встретившегося матроса. Пока он провожал меня до каюты, выяснилось, что мы земляки, или, как говорят на флоте, «земели». Это обстоятельство, безусловно, сыграло свою роль, и, как пишут в официальных отчетах, «состоялась беседа, прошедшая в духе откровенности». В том, что говорил мой земляк, я не нашел ничего для себя нового — сам когда-то прошел через все это. Однако личные впечатления датируются временем, когда общество наше и армия находились, так сказать, в апогее застоя. Сейчас-то на дворе какой год?

Пожалуй, ни один печатный орган не обошел вниманием тему «дедовщины», или, как ее называют на флоте, «годковщины». Достоянием гласности становятся леденящие душу истории об издевательствах над молодыми солдатами, часто заканчивающиеся трагически. Редакции газет и журналов, в том числе нашего, завалены письмами на эту тему. Армия, будучи не в состоянии наложить вето на публикации таких материалов, вынуждена реагировать.

Издаются грозные приказы, летят головы командиров и политработников, в чьих подразделениях выявлены случаи «неуставняка». Теперь возникает довольно странная ситуация: армия с наслаждением мазохиста выворачивает перед первым встречным журналистом тайники своей жизни. На «Киеве» я сам ни разу не заводил разговор о случаях неуставных отношений. В этом просто не было необходимости, потому что каждый, с кем я общался, охотно говорил об этом по собственной инициативе. В парткоме корабля на видном месте висела таблица, в которую были внесены данные о всех нарушениях по месяцам, включая точное количество «грубых проступков», случаев пьянства и «неуставняка». Воистину социализм — это учет. Все наглядно, но откровенность настораживает.

Ясность внес командир «Киева» Николай Андреевич Мелах:

— Нам скрывать нечего. Пусть общество знает, кого оно присылает на службу. На флоте никакой особой почвы для проявления «годковщины» нет и быть не может. К нам приходят сложившиеся люди, и если их не воспитала школа и семья, армия бессильна. Все пороки приносятся к нам извне.

Вот оно что! Как все это знакомо: школа валит на семью, семья — на школу, а теперь вот армия валит все на школу и семью. Не воспитали, мол...

Я готов согласиться с мнением командира в той части, что за три года перевоспитать человека крайне трудно. Но делаются к этому хоть какие-то попытки? Если отвечать на вопрос неформально, то нет, не делаются. Воспитание человека — это прежде всего воспитание личности, свободно мыслящей, самостоятельной и независимой. Но сама система армейской службы, втиснутая в жесткие рамки устава, исключает проявления личностных качеств. Субординация, доходящая до пресмыкательства, культ приказа, доводящий до бездумности, — это воспитание по-армейски. И это «воспитание» я бы назвал так: унижение по уставу — «устав-

Протест против «уставняка», выраженный в активной форме, проецируется на отношения между матросами и называется «годковщиной»; пассивная же форма рождает тихий саботаж распоряжений командира, изнуряющие конфликты между старшими и младшими по званию. Офицер вовсе не уверен, что его приказание будет выполнено, и поэтому вынужден перепроверять исполнителя, а это отнюдь не наполняет добрыми чувствами к матросу. Выход находят в грубости, порождающей новый конфликт и углубляющей пропасть между кубриком и кают-компанией.

Возможен ли шаг навстречу? Мне неоднократно приходилось слышать, как с армейских амвонов произносилась крылатая фраза: «Нет и не может быть истины в последней инстанции». Фраза, ставшая символом плюрализма, в устах военного, опирающегося одной рукой на устав, звучит по меньшей мере смешно. Кому, как не им, знать, что в армии и на флоте истина в последней инстанции — это мнение начальника. Никто не спорит, что приказ командира — закон для подчиненного, но зачем размахивать флагом демократии, держа в другой руке дубинку? Кстати, а есть ли она, демократия?

«Демократия на флоте? — задумался над вопросом С. П. Варгин — Ну как же без нее».

И рассказал нам, как изменилась система выборов секретарей комсомольских организаций на кораблях. Как было раньше: приводит офицер политуправления молодого лейтенанта на корабль, выстраивает матросов на палубе и объявляет: «Это ваш новый комсомольский секретарь, прошу любить...» В тот же день комсомольское собрание, и лейтенант «единогласно избирается» при полном безразличии к этому мероприятию, со стороны присутствующих. Сейчас в условиях демократизации политорганы ввели некоторые новшества, обозвав их на всякий случай экспериментом.

На корабль присылают двух, а то и трех офицеров, которые в течение месяца проводят агитационную работу с целью привлечь на свою сторону избирателей. Америка! Затем проводятся выборы, и побеждает, как водится, набравший большинство голосов. Все прекрасно, не правда ли? На «гражданке» такая система выборов еще только рождается в муках, а на флоте уже пожалуйста. Но вот беда: должность секретаря штатная, занять ее может лишь офицер, но никак не «свой», «из народа». И тем не менее даже такой опыт можно считать первой ласточкой перемен.

На «Киеве» нам рассказали о своем понимании демократии. Там теперь каждый матрос может участвовать в решении жизненно важных для себя вопросов: о предоставлении отпусков, об очередности увольнения в запас. Форма процедуры проста: голосуешь «за» — ставишь на бумажке крестик и кидаешь в шапку, «против» — кидаешь чистую бумажку. Считаешь, что Иванов должен уйти на «дембель» в октябре — крестик, считаешь возможным отпустить его в декабре — чистую бумажку... Но самое пикантное не в этом. Как бы ты ни проголосовал, сколько бы Иванов ни набрал очков, все равно в конечном счете будет так, как решит командир. Ему видней. Вот такая «демократия», зато в ногу со временем.

Слишком долго мы руководствовались в жизни лозунгом «Даешь!», который хорошо оправдывал себя во времена катаклизмов. Но энтузиазм нельзя эксплуатировать бесконечно, рано или поздно наступает апатия, громкие слова о долге и обязанностях, не подкрепленные реалиями прав, перестают работать.

Основа жизни любого общества, как учили нас классики, есть экономические отношения. Сейчас мы перестаем вздрагивать от терминов «предприимчивость», «выгода», «стимул», «коммерция», еще недавно применявшихся почти исключительно в отрицательном контексте. В обществе наметилась тенденция поставить все с головы на ноги, то есть на экономические рельсы. Армия пока делает вид, что к ней это не имеет никакого отношения.

И все же: а если за службу в Вооруженных Силах платить деньги? Крамольный вопрос, способный вызвать бурю праведного негодования: что ж мы, дескать, наемники?! Не надо уподобляться... и т. д.

Уподобляться, конечно, не надо, и тем не менее почему нет? Что случится, если матрос вернется через три года, имея некоторую сумму на счету в банке, и начнет жизнь самостоятельным человеком, а не нахлебником на шее у родителей? Убежден, что служба в армии, столь непривлекательная сейчас для молодых людей, обернулась бы совсем другой стороной. А в самой армии, в системе ее иерархии появился бы рычаг, способный на совершенно ином уровне регулировать отношения старших и младших, и назывался бы он «материальная заинтересованность».