Кобзарь попросил подвести его к незнакомому дереву и ощупал ветки.

- Раз не вянет, - сказал он чуть слышно, - стало быть, приняла его земля, а земля, она, Уля, не панская.

Вечером они остановились отдохнуть в одной из деревень пана Тарковского. Желая выведать, что за люди живут здесь, кобзарь запевал самые богопротивные и мятежные песни, из тех, впрочем, которые не касались ни царя, ни помещиков.

От Харькова до Кракова.

Всюду била одинакова,

А кто биды не знае,

Нехай мене спитае.

Ночевали на стогу под звездным, раскрывшимся во всю свою ширь небом, а когда рассвело и забелела дорога, тронулись дальше. Но тут Уля увидела, что не они одни спешили к приезжему музыканту. У ворот помещичьей усадьбы и вдоль дороги расположились кобзари и лирники, прибывшие с женами и детьми из дальних мест. Иных Остап знал, но больше было здешних, приглашенных самим паном Тарновским.

* * *

В стороне, от помещичьего дома, в хате садовника, нашел себе приют Гулак Артемовскнй. Рядом, вместе со слугами, жили под присмотром отставного солдата набранные композитором певчие-малолетки. В рубахах до пят, подпоясанных бечевкой, робкие и словно все на одно лицо, они тянулись к дюжему Гулаку, но не смели ему досаждать. Они проводили весь день в кустах, следя за тем, как лениво бродит Гулак по садику, и, ожидая, не кликнут ли их на барскую половину. Были видны отсюда старинные казачьи пушки возле парадного входа, похожие издали на сторожевых псов, и пустынная, обсаженная тополями площадка возле барского дома.

О хлопчиках вспоминали только к вечеру, когда спадал зной, и солдат выпускал их словно гусей из загона. Путаясь в рубахах, они опрометью бежали по песчаным дорожкам и представали перед господами. Из оранжереи выходил Глинка. Он жил в ней и работал, поставив пианино среди мирт и фуксий. Появлялся Тарновский, сухонький, в короткой курточке, в бархатных шароварах и в голубой жокейской фуражке, лихо заломленной набекрень. Следом за ним шли заспанный Маркевич в халате, чинный, всегда принаряженный Штернберг и барские домочадцы.

Начиналась забава. Двум хлопчикам завязывали глаза. Одному давали дудочку или трещотку, другому - длинный хлыст. Первый должен был насвистывать или трещать, а второй находить его по звуку и стегать кнутом. Развлечение это уже вошло в обыкновение, но редко дело обходилось без слез. Изрядно устав от беготни с завязанными глазами, хлопчики начинали умолять:

- Барии Михаил Иванович, - так звали они Глинку, - прикажи нам что-нибудь спеть!

И Глинка тут же обращался к Тарновскому:

- Григорий Степанович, послушаем их?

Хозяин снисходительно кивал, и начиналось «ночное бдение». Исполнители и слушатели усаживались друг против друга. Если первые номера удавались, а чаще всего это были народные песни и арии из итальянских опер, Григорий Степанович приказывал «собраться всем и повторить пьесу». Тогда откуда-то из каменных пристроек сбегались музыканты со скрипками и флейтами, приносили скамьи, и через несколько минут оркестр уже играл полную надрывных мелодий пьесу, сочиненную Тарновским. Барин время от времени пояснял:

- Это поход Хмельницкого... Трубы зовут в битву!... А это Хмельницкий под Зборовым. Сейчас заплачут флейты.

Глинка закрывал лицо руками и сидел, удрученный, тихий. Музыкальные сходки подчас были ему в тягость. Казалось, нет ничего мучительнее, чем слушать бездарную стряпню Тарновского.

Всего месяц прожил он в Качановке, но уже многое его здесь раздражало. Дом, выстроенный Растрелли, был переделан местными плотниками. В картинной галерее хранились творения знаменитых художников, но стены в комнатах украшала убогая мазня какого-то маляра, изображающая уродливые пейзажи и катающихся в лодках панночек. За обедом оркестр исполнял Бетховена на свой, качановский лад. Впрочем, играли и Глинку. Впервые разучивались здесь только что написанные отрывки из «Руслана и Людмилы» - «Персидский хор», «Марш Черномора» и «Ложится в поле мрак ночной». Разучивали увлеченно и хорошо, может быть, потому, что мелодия подчиняла себе. Глинка, благодарный и растроганный, готов был простить Тарновскому и панночек на стенах и его музыкальные упражнения.

Но сейчас, прослушав еще раз эту злополучную пьесу, Михаил Иванович отнял руки от лица и, как бы в отместку, сказал Тарновскому:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.