У истока

Когда я писал книжку «Пашка, моя милиция», Павел Луценко, старший лейтенант, при встрече шутливо спрашивал:

— Скоро там свою писанину про меня закончишь?

Но вот книжка вышла, и поди, если серьезно, разберись, о нем она, о Павле Луценко, или о ком-то другом.

Этот, настоящий Пашка и в самом деле был первым милиционером на стройке, и это на его долю выпало разбирательство сложных человеческих взаимоотношений в один из самых трудных ее периодов. Это он получал письма с угрозой рассчитаться, и он потом от парней, вернувшихся из заключения, неожиданно слышал уважительное: «Пал Анатольич». Он посадил на десять суток первого начальника стройки — надо было. Только в этом последнем случае Павел Луценко действовал куда более решительно, нежели Павел Береснев — герой книги.

Мягкому своему характеру, доброте, так же как и внешности, обязан Пашка из книги другому человеку, бывшему секретарю райкома комсомола Юрию Бересневу, который учится сейчас в Высшей партийной школе.

Работает на Запсибе экскаваторщиком Георгий Айрапетов — Жора Айрапетян из книги. Когда прочел «Пашку», сказал:

— Э, теща моя на тебя обиделась! Нет, говорит, у нее черной юбки со складками.

Но мы-то с ним оба знаем, что черная юбна со складками далеко не

единственное противоречие между реальной, так сказать, жизнью и жизнью, описанной в романе.

Я, наверное, слишком плохой теоретик, чтобы это хорошенько объяснить, но дело здесь, может быть, в отправной точке: Павел Луценко — первый на стройке милиционер, ни формы у него пока, ни пистолета при нем, ничего такого. Жора Айрапетов — записной общественник, без него, как говорится, ни одна вода не освятится, оторви от хлопот — зачахнет. Так почему бы им не подумать, как живется-можется людям большой стройки в самом ее начале, тем более, что у них такой «оппонент», как хозяйственник-сибиряк, между желаниями и возможностями которого дистанция довольно большая?

Пашкина работа — ход, сам он — зеркало, и главный герой, может быть, лишь постольку объединяет остальных, поскольку заставляет их определить свою нравственную позицию, заставляет размышлять, как, например, заставил размышлять Платохина над тем, что «в революции все должно быть честно, все без вранья».

Платохин, начальник стройки, — один из самых дорогих мне людей в этой книжке. Мне трудно о нем говорить, трудно его объяснять, скажу только, что образ этот почти целиком собирательный, и я не мог бы с уверенностью сказать: Это — такой-то.

Одного моего очень хорошего знакомого начальника стройки — правда, на Запсибе он не работал — ребята в пургу несли через тайгу после того, как он упал в котлован. Это его потом впервые подняли с постели и поставили на ноги приехавшие в город по поручению стройки и чудом проникшие в больницу две девчонки-бетонщицы, бывшие московские санитарки.

Другому начальнику стройки — тоже очень хорошему человеку — пришлось отсиживать десять суток по воле Павла Луценко.

Третий, когда двое парней с угрозами пришли к нему требовать обратно свои трудовые книжки, преспокойно вызвал в кабинет здоровенного бригадира грузчиков и попросил вынести «просителей» из кабинета, добавив, что бухгалтерия заплатит за это как за уборку территории от мусора «плюс за вредность, потому что дерьмо».

Четвертый предложил хорошо поевшей и попившей на свежем воздухе комиссии из совнархоза довольно внушительный счет — по ресторанным ценам.

Пятый...

Но для меня все это — Михаил Степанович Платохин, крепкий, с характером, горячий и справедливый человек, первопроходец, за которым ребята — в огонь и в воду…

Работа, которая будто бы сама по себе идет в тебе каждую минуту: услышал фразу, подметил деталь, узнал чью-то историю — припрятал тут же, как скряга, сразу решив: это для такого-то моего героя. Конечно же, для него — как мне такое не приходило в голову раньше? И уже уверен, что без этой детали неполным был бы задуманный образ.

Казалось бы, этак все увиденное и услышанное можно разложить по полочкам, раздать рожденным тобой. Казалось бы, тем самым невольно вычерпываешь родник, из которого пьешь, но вот странная штука: в роднике этом не только не убывает, но даже нак будто прибавляется — во всяком случае, ты все яснее и оттого тревожнее чувствуешь его глубину...