Строится гигантский завод, такой, каких по всей России немного. Неспокойная жизнь бурлит, клокочет, бьет а берега. Всего отпущено полной мерой: тревоги, славы, жгучих обид, раздумий. И вокруг этого хитросплетение характеров, устремлений, надежд с диапазоном от крошечного до самого-самого. Кто-то преодолевает себя, кто-то честности ищет, кто-то братства.

Почти девять лет назад, июльским днем, ходили мы с другом по Москве, и мне, уезжающему, давал он последний совет. Обязательно, говорил, веди дневник. Хоть несколько слов, но каждый день.

Тогда мы решали, что на стройке я пробуду полтора года: шел пятьдесят девятый, а газеты писали, что в шестьдесят первом Западно-Сибирский металлургический даст чугун. Потом срок пуска перенесли, и я решил: прождал полтора, год-то уж как-нибудь протяну. Потом сдачу домны еще раз перенесли, и я опять решил ждать, тем более что ждать становилось все интереснее и бессмысленным казалось бросать дело на полдороге.

Не знаю, может быть, потом в силу вступила привычна, а может быть, и кое-что другое. Тан или иначе, стал я на Антоновской площадке старожилом.

Бывает, и поругаешь стройку, а ругать есть за что, — до сих пор ни стадиона, ни обещанного планами плавательного бассейна, ни порядочного Дома культуры, — и покряхтишь, и пожалуешься заезжему человеку, и разговор поддержишь: вот там где-то, там — да, не то, что тут — чего хорошего? А все равно живешь. И приедешь потом туда куда-то и там говоришь: ну что у вас тут? О Западно-Сибирском не слышали? Вот там — да!

Дневника я так и не завел, — не тот, наверное, характер. Но и без него многое останется в памяти надолго».

Зеленым литсотрудником многотиражки, название которой «Металлург-строй», начинал я узнавать здешнюю жизнь. Милое и странное то было время!

...Один день сменялся другим, и пошли годы, и на твоих глазах чья-то жизнь закладывала такой вираж, что трудно устоять на ногах. Кто-то, обиженный, уезжал со стройки, и вдруг возвращался тот, кто уехал раньше, и все было совсем близко, не надо было долго ждать ни радости, ни несчастья, и уже оправданнее по отношению ко многим звучало это слово — судьба.

И если раньше приходилось буквально выцарапывать у стройни какой-то штрих и какое-то слово, то теперь жизнь на ней превратилась в тугой поток, в котором несешься и

ты сам, и теперь не надо было расспрашивать, надо было только слушать, и, чтобы задуматься, довольно было даже одного слова, брошенного мимоходом: ты знаешь, что там у Тольки?..

Жизнь оборачивалась всяко, и кого-то хотелось поддержать, с нем-то поспорить, кого-то — непонятого — объяснить, и что-то растолковать, в том числе и самому себе, и что-то обобщить.

В газетные рамки все это уже не укладывалось, рамки эти трещали по швам.

Потом, уже когда вышла моя первая «серьезная» книжна, мне позвонил хороший знакомый, один из ветеранов Антоновской площадки. Сказал таним тоном, как будто накануне совершил трудовой подвиг:

— Добил-таки вчера твою книгу... Еле добил!

Это был, собственно, первый отклик, и сердце у меня упало. Что, спрашиваю, совсем плохо?

— Я не о том, плохо ли, хорошо ли, — спокойно рассуждал знакомый. — Читать, видишь, ее трудно. Перевернешь страницу и думаешь: был у нас такой случай или не было? Вроде и был, только не совсем так. Или вот герой какой. Знакомый, кажется, мужик, знаю, а конкретно — кто? Ты скажи честно, кого ты имел в виду, когда...

И все в таком плане.

Но это были, как говорится, цветочки.

Куда неуютнее я себя почувствовал, когда однажды в овощном магазине, где «дают на розлив», в углу меня отгородил от остального мира пропахший махоркой полушубок, и владелец его — прораб — мрачно забубнил:

— Ну, спасибо тебе, уважил! Вроде друзьями были, на свадьбе у Петьки вот тогда, помнишь? А что ж мне теперь — хоть глаза завязывай, чтоб на людей не смотреть?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.