– Где же Алексей Алексеевич? Что-то запаздывает. Грузная тень Стабровского загораживает дверь.

– С Домной Егоровной мы сегодня виделись, а это Левушка?.. Кажется, мне с вами надлежит ехать?

Жуков вскакивает с готовностью.

– Да, если вы не против. И, конечно, вам – нижнее место. А я люблю наверху.

Левушка не понимает, как, впрочем, и все в бригаде, почему так легко согласился ехать старик, но он благодарен ему за его легкомысленное согласие, ускорившее отъезд, и помогает раздеться, втаскивает его ветхий портплед в тесное купе. В. это время Василий Афанасьевич, повернувшись к нему спиной, досказывает жене то, что начал, по-видимому, еще в такси.

– Ты думаешь, за что Устинович получил доктора технических наук? За диссертацию на тему «Классики марксизма об изобретении паровоза». Как нынче говорят, грамотный инженер... Ты положила мою большую чашку?

Мимо купе проходит толстушка Вера Павловна, техник из отдела осыпей. Сегодня ей досталось больше всех, она громко жалуется:

– Пишут в авансовом отчете: «День отъезда и день приезда считать за один день». А этот день надо бы считать за год. Пять ящиков яиц, двадцать килограммов гречки...

Но тут путь ей преграждает жена Стабровского, что-то шепчет, тщательно заслоняясь от двери купе, где застрял Василий Афанасьевич, сует ей торт в коробке. Левушка догадывается, что Вера Ивановна хочет, чтобы юбиляру преподнесли в пути именной торт.

– Только, милушка, вручить утром шестнадцатого, вы не забудете? Праздничное чувство не покидает Левушку; но уже примешивается и холодок

беспокойства: Устиновичей все нет. Он протискивается к выходу, выскакивает на перрон, вглядывается в толпу под зонтиками. Не видать... И возвращается в вагон. В эту минуту вспыхивает электрический свет. И суеты сразу становится как будто больше, а голоса тускнеют. Впрочем, еще один возглас на минуту объединяет всех. Кричит из салона Сельцов:

– Товарищи, поздравляю, мы едем в царском вагоне!

Все тянутся по коридору на тот возглас. Салон радует глаз: стены обиты старинным дорогим линкрустом. На нем тисненые двуглавые орлы. Мебель красного дерева. Толстяк Сельцов демонстрирует стеклянные дверцы шкафа, на них красуются те же царские гербы с двуглавым орлом.

– Товарищи! Это надо немедленно в институтскую многотиражку, в отдел юмора: «На молодежную стройку – в царском вагоне!».

Игорь Янович нечаянно подтверждает открытие Сельцова, он нащупывает на кожаных подушках черного пузатого дивана, из тех, какие сегодня не встретишь в современных вагонах, августейшие вензеля: две буквы вязью «Н» и «А», осененные короной.

Зовут. Василия Афанасьевича: он-то должен знать. Старый инженер оглядывает шкаф и диван с той же педантичностью, с какой оглядывал не раз пласты на срезах путевой выемки.

– Ездить самому не случалось, – обстоятельно начинает он, – но вагон, несомненно, из императорского парка. Все же пользовался, вероятно, не царь, а кто-то из свиты...

Левушка ликует и даже смеется в спину Игоря Яновича, который морщится и уходит. Ему не нравится ни эта толкотня в салоне, ни теплые боты Стабровского, ни развязная веселость Сельцова. Так ученые не уезжают. В этом он чувствует прискорбный недостаток самоуважения. «Теория отбывает в Сибирь», – мысленно произносит он и жалеет, что до сих пор не прибыл Устинович, с ним все было бы как-то приличнее, солиднее.

– До отхода поезда осталось пять минут, – доносится с перрона.

– Где же Устинович, товарищи?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.