Часть первая

С тайны начиналось Царицыно, и «тайна сия велика есть».

Пролог этого не предвещал. Скорее он напоминал помпезную оперу — без тайн, но с эффектами.

Первое монаршье посещение подмосковного села Черная Грязь, откупленного намедни Екатериной у князя Кантемира, обставлено было с истинно потемкинской роскошью и следствием имело переименование оного в благозвучное Царицыно. Но представим пролог — летний день 1775 года, когда императрица «наблюдательно осмотреть» пожелала новое приобретение.

На дороге в Царицыно показалась кавалькада, нынешним воображением необъемлемая. Запряженная восьмью неаполитанскими лошадьми. которых головы убраны были кокардами. золоченая карета императрицы терялась в роскоши окружения. Смуглые скороходы в белых тюрбанах бежали впереди — «открывали путь». Рослые кавалергарды на сильных лошадях и кирасиры двигались по бокам, покачиваясь в седлах. Кавалергарды брали статью, кирасиры — ослепительным одеянием: в белых мундирах, на вороных лошадях, они сверкали золотыми кирасами, а за ними галопировали легкие уланы, с цветными флюгерами на пиках. Крестьянам, стоявшим без шапок на всем протяжении дороги, надлежало кричать «ура». При виде счастливого народа императрица таяла, и двойной ее подбородок, обтираемый по утрам кусочками душистого льда, вздрагивал от умиления.

Доброму этому чувству способствовал неожиданный полдник — в беседке из свежего сена, убранной полевыми цветами. Князь Таврический большой был выдумщик и «матушку» знал как никто — по-крестьянски скромная трапеза завершилась таким же скромным, но тоже неожиданным дивертисментом. Сотня рослых красивых парней, взявши косы и под звуки хорошо отрепетированной песни

Ах вы нуте ж, косари.

Руки в боки подопри...

принялись укладывать ровными рядами пахучие травы. Песне вторили бабы в цветистых кумачовых сарафанах и девки в кисейных рубашках с запонками, сгребавшие сено. Засим было угощение. Пролог кончился. Начиналось первое действие, а с ним и первая царицынская тайна.

Так велико, так трогательно было умиление императрицы, что тотчас изъявила она мечту сделаться «скромной московской помещицей», пожелав, впрочем, сотворить из приобретенной усадьбы подмосковное Царское Село. Для сего призван был «мой архитектор».

«Мой архитектор» — член Флорентийской, Болонской, Римской академий, отказавший в услугах Людовику XV, к досаде и крайнему удивлению последнего, — Василий Иванович Баженов, за два года до этого получивший от покровительницы жестокий удар неожиданным ее приказом пресечь работы по возведению Кремлевского дворца, — Баженов и на этот раз счел за благо не искать причин для отказа. Надежда на иную судьбу нового творения давала силы, а недостатка в идеях архитектурный гений Баженова не ведал.

Но вот она, первая тайна — «мавританско-готический», как называли его в те времена, стиль.

Самый выбор стиля, не свойственного вкусам императрицы, еще не разлюбившей барокко Растрелли, но начинавшей уже отдавать симпатии классицизму Кваренги и Камерона, объяснить трудно. Возможно, идиллические мечтания решительно старевшей и столь же решительно не желавшей этого женщины, соединившись с необузданной фантазией склонного к причудам тогдашнего «сочувственника» ее сердца, могли дать эти буйные и невиданные в российских пределах плоды... Настаивать, впрочем, на таком объяснении мы не будем; к тому же есть на этот счет множество других версий, и самый факт «множества» свидетельствует, что первая царицынская тайна до сих пор не разгадана.

Вторая будет, пожалуй, и позабористей. Объявит она себя спустя десять лет, наполненных вдохновенными трудами зодчего и неусыпным вниманием к ним императрицы.

Сохранился сделанный Баженовым большой панорамный рисунок Царицына, где как на ладони виден весь задуманный грандиозный ансамбль, по которому и неопытный глаз угадать может все долженствующее явиться творение. Несведущей в делах архитектурных Екатерину не назовешь, — если не считать Петра, никто из российских монархов не отдавал столько внимания и симпатий строительствам, как она. В планах и чертежах разбиралась изрядно, а на письмах Баженова касательно хода царицынских работ Екатерина делала четкие и, надо признать, дельные замечания. Так что проект императрицею был конфирмован, все шло согласно воле заказчицы, и неожиданностей при завершении строительства, казалось бы, для нее не предвиделось. Казалось бы... Но события последующие обернулись другой стороной. С ними, однако, повременим, тем более что предшествовали им иные, о которых и пришло время вспомнить.

Не так уж много потребно воображения представить себе зодчего — в пудреном парике, при свете оплывающих к утру свечей — над чистым белым листом, на котором, послушные руке, рождаются очертания будущего творения. Но такая картинка откроет нам немного, сокрыв к тому же главное — истоки. А они в эту рамку не вмещаются, потому как изначально была земля — небольшой, лесом поросший, оврагами пересеченный холмистый уголок Подмосковья над зеркалом запруженных и чистыми прудами разлившихся речек, с домашними, тихими именами — Городенька и Язвенка... И потому не лист бумаги, не карандаш в умелой руке, а природа должна была дать первую ноту архитектурной симфонии, под русским небом рождавшейся.

Союз архитектуры и ландшафта ко временам Баженова скреплен уже был традициями национальными и дивил просвещенный мир великолепными созданиями садово-паркового искусства: французы понимали его как «искусство формирования растительности», англичане — как «прелесть открытых пространств». Европейски образованный зодчий, Баженов это знал и по достоинству мог оценить. Но ведома была ему и традиция русская, давняя, восходившая к старинным монастырским комплексам, где изначальным и главным зерном архитектурно-художественного образа почиталась вода — реки, озера, пруды... А уж Царицынским прудам — с насыпными их и природными островами — равных в Подмосковье, пожалуй, И не было.

Так и случилось: стали Царицынские пруды истоком задуманного и возводившегося на их берегах творения. Фантазии такого архитектора, как Баженов, было где развернуться.

Царицынский архитектурный ансамбль представляется одной из самых, быть может, вольных композиций в русском зодчестве. Отдельные, живописно разбросанные по парку и над прудами строения, где только некоторые соединены в группу переходами и галереями, — прием, конечно, тщательно продуманный. В этой «разбросанности», в не подчиненной геометрии логике есть секрет, который открывается не сразу.

Входя в Царицыно, вы идете мимо павильонов, закрывающих собою главный дворец. Идете не торопясь, потому что в последовательной и медленной смене впечатлений — от тихой мелодии почти интимных павильонов до мощных архитектурных звучаний Большого дворца, кульминации всего ансамбля — и живет замысел зодчего. Баженов вводит нас в Царицыно как бы по законам драматургически развивающегося действа.

Нельзя, однако, сказать, что блистательно выполненный этот прием был исключительно открытием Баженова. Мастер глубоко русского склада и, быть может, как никто из современников знавший и чувствовавший национальную традицию, Баженов и здесь исходил из опыта строителей древнерусских монастырских комплексов, неброская, внешне неэффектная композиция и планировка которых как бы дала ему идею Царицына. Ей он следовал, ее утверждал и, по всему судя, чувствовал себя в этой стихии свободным.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.