Трое в тайге

- А чего на себе? Подтянем к просеке, а там вечером трактор трелевочный либо бульдорез (так старик всегда называл бульдозер) пойдет до трассы. Подвезем туды, а там голосовать будем. Придется шоферу, само собой, на лапу положить. И то сказать, полмашины корней. Огребем с тобой. Мне спасибо говори, что на это дело тебя выволок!

Пронькину уже надоело благодарить Крутолобова.

- Главное - вольный ты здесь, сам себе хозяин, никому не надо подчиняться. Так или нет? То-то... - продолжал дядя Костя. - Никакой тебе мастер или бригадир не указ. Тайга, она богатая, черпай, сколько сможешь. Это кто понимает. Я вот понимаю, насквозь все вижу... А непонимающему что ж... Пройдет здесь, как вошь в соломе. Недаром ты своей Глашке много всякого накупил. Небось, довольна, радешенька... Не каждый так может.

- Да, подарил кое-что...

- Вот и говори мне спасибо.

- А она, Глашка, мне напоследок: хватит, мол, шататься. Лучше всех твоих подарков - ты сам... - Пронькин сказал это с мечтательным выражением на широком простоватом лице, сжимая губы, чтобы они не расплылись в откровенно счастливую улыбку. Но тут же погасил ее. Вспомнилось, что говорила перед его нынешним уходом Глаша: «Ну, сколько же можно так бродить на отшибе, от людей вдалеке? А у нас и самодеятельность художественная, вечернюю школу открыли, Мишенька... Как тебе дальше-то со своей семилеткой? Народ к нам в леспромхоз идет все грамотней... Тебя бы снова поставили мотопильщиком. Слыхала разговор. Технорук сказал, надо, мол, тебе бы только ответить на все правила техники безопасности...»

«И не заикайся! Не пойду! - зло ответил ей Михаил. - Поручили, что ли, меня сосватать?» Но в глубине души сомневался... Снова бродить по тайге, ночевать, где придется. Ни книг, ни радио, ни товарищей, ни клуба, ни интересного собрания, где и обхохочешься и поругаешься с кем надо, а иногда и с кем не надо, и тебя кто похвалит, а кто и поругает...

Словно угадывая мысли Пронькина, дядя Костя продолжал:

- Что живем мы здесь не по-людски - это все пустяки. Иной раз промочит, промерзнешь, как собака. Это так. Где голодно, а где холодно. Все так. Но что люблю - закачу я, к примеру, в наилучший ресторан. Тут мне на выбор, что хотишь. А я того не хочу, другого не желаю. Угождают. Выбираю, заказываю, что душе угодно, прошу играть музыку. Ты думаешь, это не справедливо? Вроде как купец раньше? Нет, братец! Уважение это к труду, к мозолям моим. Деньги, чай, не награбленные, не ворованные, не обманом каким нажитые... Своим горбом! Тем, что я вот тут в палатках и шалашиках дрых, колени до подбородка, зуб на зуб не попадал. Законно свое удовольствие получаю? Законно!

Пронькин посмотрел на длинную фигуру Крутолобова, на заросший подбородок, засаленную у ворота рубаху и спросил:

- Дядя Костя, а у вас семья когда была, нет?

Старик стрельнул на него глазами.

- На кой она мне ляд, семья-то?... Бывало так, как говорится: есть денежки - есть и девушки. Только и всего.

- Ну, а товарищи у вас были? Настоящие... Старик стал сердиться и пыхать цигаркой.

- Заладил! Товарищи... Гулять - у меня их сколь хошь. Да, однако, знаешь, плох Роман, коли пуст карман.

- Значит, бобылем прожили... Незавидно. Ну, тогда вам не понять меня. Вы-то, небось, свыклись по-медвежьи, сам на сам жить.

Крутолобов вскочил.

- Не нравится со мной, можешь шагать отседова к чертовой матери! Всякий молокосос учит! Взял на свою шею... Вон забирай свою долю и айда! Ничегошеньки не умеет толком. Помощничек! Не мог фазана пристрелить, горе горькое... Забирай половину и иди, а я сам тута справлюсь.

Если б кто другой наговорил хотя б полстолько Мише, не потерпел бы.

Старик ссутулился у костра и все бубнил что-то, доставая из мешка иглу, чтобы пришить к рубахе пуговицу. И Пронькину вдруг стало жаль его: что-то сиротливое, одинокое, заброшенное, никому не нужное было в его тощей фигуре... Не было никогда ни семьи, ни товарищей. Один прошел по жизни, и все. Жил-то для чего?