Мы сидим под береговым обрывом метрах в двухстах от переднего края и смотрим на излучину берега в немецком тылу. Мы - это полк, предназначенный для развития успеха при прорыве обороны. Прорыв не удался, дела для нас пока не было. Сейчас мы слушаем отдаленную стрельбу в немецком тылу и смотрим на эту живописную береговую излучину. По ней пробивается к нам остаток морского десанта, высаженного ночью в фашистский тыл. Десантники перебегают от уступа к уступу, замирают, прижавшись к стене обрыва, снова бегут, падают. Немцы безнаказанно расстреливают их сверху.

Не знаю, кто дал команду, а может быть, ее и вовсе не было, только полк вдруг поднимается с места и несется к немецкой траншее, навстречу остаткам десанта. Что - то несколько раз свистнуло рядом. Цепляюсь за обрывок колючей проволоки и скатываюсь в траншею. В ней пусто. Прижав автомат, кидаюсь к ближайшему повороту, миную угол и оторопело замираю: навстречу из - за очередного излома траншеи выскакивает немец с автоматом в руках. Увидел меня и тоже замер. Так мы и стоим друг против друга, пока не застрекотал мой ППШ. Немец роняет «шмайсер», прижимает руки к груди, потом хватается ими за стенку траншеи и опускается на колени, судорожно царапая стенку руками...

Проклятый сон всегда обрывается на этом месте. До конца я его досмотрел только раз, да и то не ночью, а днем - тем самым январским днем, когда сон был явью. Ночью дальше этого места он не идет.

И сейчас вместо того, чтобы продолжить бой со всеми его перипетиями, приходится в потемках искать на тумбочке сигарету. Курить в палате нельзя, но все равно смолю до тех пор, пока Михалыч не перестает храпеть и не буркает:

- Окно бы открыл.

Окно открываю, но заснуть так и не могу, сон растревожил душу.

Странно все - таки получается с этой войной. Когда - то подростками мы бредили героическими схватками, глаза горели при виде оружия. Юность дала нам его - пистолет и автомат, а детская романтика сменилась жестокой реальностью, но не вызвала того отвращения, которое испытываешь к войне сейчас. Взрывы, пожары, море крови и слез наполнили сердце твердостью, и война, растворив романтику в крови, превратилась в повседневный, тяжкий, изнурительный труд. Труд такой немыслимой нервной и физической напряженности, что только лютая ненависть к врагу давала силы для борьбы и жизни.

Ненависть. Уж о чем, о чем, а о ней исправнейшим образом позаботился сам фашизм.

... Восемнадцатилетний солдат Николай Манаков хоронит на «Сопке героев» солдата Манакова - отца...

... Старший сержант Александр Де - ев хоронит отца - солдата под Керчью...

... Около двух тысяч километров пройденных дорог войны. По всему пути холмики братских могил. Это солдаты, товарищи. Пусть так. Солдату положено погибать на войне.

... Зеленый Ростов весь серый от пепла сгоревших домов...

... Белоснежный Севастополь - громадная груда развалин...

... Бесконечная вереница обгорелых труб вместо деревень вдоль песчаных дорог Белоруссии...

Пепелища, пепелища и пепелища на всем нашем двухтысячекилометровом пути до Германии.

Обрубленные веретена «мессершмиттов» с пулеметным дребезгом проносятся над потоком беженцев.

Мост через Кубань у Армавира завален изуродованными, обожженными телами людей и лошадей. Через обломки телеги на четвереньках ползет маленькая девочка. Одежда дочиста сорвана взрывной волной, от волос не осталось и следа, глаза, как голубиные яйца.

Три тысячи трупов в полосатой одежде выкопаны недалеко от янтарных россыпей Раушена. На теле у каждого пулевые пробоины...

Это уже не дома, не солдаты. Это зверски убитые безоружные люди. Это фашизм!

И еще сорок томов фашизма на Нюрнбергском процессе.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.