А кто-то уже, развивая инициативу дальше, тянул к Юрке глазированный сырок и требовал:

– Возьми! Старому человеку полезно! Ему, небось, не досталось, а я последний схватила.

– Да что вы, товарищи! Спасибо! Ну куда мне все это! – отбивался старик от этих же самых глазированных сырков, которые ему и другие совали прямо в руки.

Юрка решил, чтоб никому не было обидно, положить покупки в свой старый полиэтиленовый пакет, а дедулю быстренько сориентировал:

– Чего вы в очередь становитесь? Идемте прямо в кассу. Вас пропустят.

– Пропустим! Пропустим! О чем разговор! Идите! Идите! – разволновалась очередь от радости, что ей предоставили возможность совершить еще один добрый поступок.

Но дедуля оказался упрям. Он кивал, благодарно улыбался, но ни с места, а ему, Юрке, сказал:

– Постою.

– Ну зачем? Все асе согласны! – настаивал Юрка. Он все еще был на подъеме, его душа летела, он продолжал чувствовать в себе большую, разумную силу, которая способна и дальше вдохновлять, увлекать за собой и целые массы и отдельных ее представителей на важные, справедливые дела. Дед разозлил его своей отъявленной бестолковостью. «Он думает, на него смотреть одно удовольствие! А на что тут смотреть? Тошнит! – ругался про себя Юрка. – Смех! От пакета с яйцами, бутылки молока и глазированного сырка завалился на бок, скособочился! Во хиляк, а туда же, «как все»!»

Дед как будто что-то сообразил насчет Юркиного потайного неудовольствия, поманил его пальцем, а когда Юрка принаклонился, сообщил заговорщически:

– Я еще ничего. Ноги держат. Мужик. Есть и хуже. Зачем в убогие записываться?

Почти так ответил, как его личный дед Константин из Брянска. И вот тут-то Юрка обнаружил внезапно, почему он неослабно искушал старичка-хилячка, а ведь искушал, искушал: хотелось проверить, опробовать, сколько очков вперед даст ему его личный брянский дедуля, тот еще упрямец. Оказалось, друг друга стоят. Материн отец тоже стар беспробудно, и тоже к нему не подступись – что задумает, то и выполнит. Когда приезжает в гости – сразу нее, только чемодан на пол, хвать сумку, рвется в магазин. Мать, конечно, против, но это роли не играет, он уже взялся за дверную ручку и совестит ее: «Я вроде еще не умер, нет? Значит, могу быть полезным». «Ты хоть в очереди не стой!» – просит мать. «Постою. Милостыню выпрашивать не приучен». «Какая милостыня? Что придумываешь? – кипятится мать. – У тебя все права, нога обгорелая, и вообще!» «Кроме всяких прав, есть, Катерина, хорошее русское слово – совесть. Забыла? А ногу мою не позорь. Толковая нога, держит меня как надо. Умница!» – И по-дружески хлопал по колену своей несгибающейся, в танке горевшей ноги.

Одним словом, старик, а вместе с ним и Юрка достоялись до кассы на общих основаниях, и хорошо еще, что хилячок сообразил заранее вытащить трешку из нагрудного кармана. Целая эпопея была, как он ее нащупывал, а потом пробовал ухватить двумя пальцами. Копался, копался... С одиннадцатой попытки удалось. Наблюдая, Юрка пуговицу крутил, крутил на куртке, и оторвал, и понял – от старика ему теперь не отделаться, куда его, не бросать же, рассыплется, придется довести до дома, где он там обитает. Сказал сурово, так вышло:

– Вы возьмите меня под руку, я вас с крыльца сведу, здесь крыльцо высокое и без перил.

А очередь-то, оказывается, все еще не выпускала их из виду, хотя от нее почти ничего не осталось – рассыпалась по магазину, укладывала покупки в сумки-сетки на упаковочных столах. И как будто ждала сигнала хоть чем-то быть полезной для них. Они – к двери, а кто-то уже кинулся открывать ее перед ними, кто-то обе половинки стеклянные, но тугие, развел в стороны и удерживал руками-ногами. И он, Юрка, опять чувствовал, что летит, летит все выше и выше и становится совсем недосягаем для всего будничного, постылого, в том числе и криков «остолоп, лоботряс, эгоист, весь в отца!»

– Ты человек, человек! – говорил старик, любовно заглядывая ему в лицо, впрочем, не забывая усиленно шаркать тапками, видно, для того, чтоб он, Юрка, не терял перспективу, верил, что скоро избавится от обузы. А Юрка мечтал, ощущая на своей спине провожающие, родственные взгляды представителей прежней очереди: «Если б Маринка слышала и видела!»

Но этого ему вдруг показалось мало. «Подумаешь, – поспешил разочаровать себя, – какой-то старикашка. Может, он всю жизнь просидел где-нибудь на стуле, в теплом углу, а я тут с ним... И никогда не воевал. И прав у него на особое отношение никаких». Очень, очень не хотелось обесценивать момент и свои усилия, но и правду хотелось знать. Потому спросил в лоб:

– А вы воевали?

– А как же! – поразился старик его тупости.

– И награды есть? – не отступал, чтоб уж все в точности, досконально.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.