Тот незапамятный год...

Однако на этот раз мне очень захотелось пирожка с морковью. Я вспомнила, что не ела пирогов с начала войны, и, рискуя захлебнуться слюной, устремила на блюдце красноречивый взгляд. Ведь просить глазами мне не запрещали. Но тетя Вера не понимала таких тонкостей. Она кликнула кота, и он, как-то особенно бесшумно вскочив на стол, начал деликатно пожирать мой пирожок крепкими боковыми зубами, выворачивая квадратную голову с бакенбардами попеременно то влево, то вправо.

Я была не дура, чтобы плакать из-за пирожка, и все-таки мне было обидно. Если бы пирожок съел ребенок, любой, я бы, честное слово, не завидовала. Или сама тетя Вера, или моя мама. А тут кот...

Через неделю я знала всех жильцов тети вериного дома... Их было меньше, чем в одной нашей московской квартире.

Первым делом я познакомилась с Юркой. Юрке только что исполнилось пять лет, но он уже был хулиганом. Всю зиму у него болели уши, и теперь, даже в жару, он ходил в девчачьем платочке, вводя в. заблуждение доверчивых прохожих. Они думали, что перед ними милая девочка в трусах и майке. А это был «разбойник», «шпана», «паразит», как называла его кровная бабушка.

О Юркиной бабушке Варваре Петровне я услышала то же, что о неведомом мне Бахрушине: она была домовладелицей. Не сейчас, а когда-то давно, до революции. Дом, где мы ютились на чердаке, принадлежал раньше Варваре Петровне целиком и полностью. Интересно, что у нее было на верхотуре? Юрка внушал мне, что голубятня его отца. Но, по-моему, он это выдумал.

Отец Юрки воевал, мы его не встретили. Зато близко узнали Юркину мать Настю — «гадину», «стерву», «исчадие ада»,— опять же по характеристике изобретательной Варвары Петровны. Тетя Настя была резкая, но не злая женщина. Она работала нянькой в госпитале и могла при крайней нужде достать редкое лекарство.

В одной из комнат жила девочка примерно наших лет — Ляля. Она тоже была эвакуированная. Юрка и Ляля не любили друг друга, и я сразу оказалась между двух огней.

Ничего не поделаешь: Юрка действительно был хулиганом. Он мучил кота. После истории с пирожком я особенно не возражала против жестоких затей коварного друга.

Он поднимался к вам на чердак, когда ни тети Веры, ни мамы не было дома, и командовал:

— Васька, ко мне!

Васька, разумеется, мчался не к нему, а от него, задевая торопливыми лапами какие-то пузырьки, перегоревшие лампочки, узелки тряпья — все, что было собрано на половине тети Веры. Обычно Юрка настигал кота под хозяйкиной кроватью, откуда Васька вытаскивался «в сопровождении собственного оркестра». Так несколько витиевато выражался мой приятель.

Затем Юрка брал кота за передние лапы и под счет «ать-два» водил по комнате. Вслед за этим он менял неудобное положение кота на совершенно нестерпимое, заставляя Ваську «маршировать» с высоко задранными задними конечностями. Завершалось все подбрасываниями Васьки. Мучитель норовил швырнуть его пузом вверх, чтобы он перевернулся в воздухе.

Рост Юрки был слишком мал для картинного сальто, и потому он залезал на стул, на шкафчик для посуды, на подоконник. А я подавала ему кота. Как все дети, мы переоценивали защитные свойства природы, считая, что уж коли животное падает на все четыре лапы, его можно сбрасывать хоть с Эйфелевой башни. Правда, такого названия мы еще не слышали.

Кот злобно царапался. Тогда меня осенило: а не подстричь ли его когти? Юрка мигом вооружился портновскими ножницами бабы Вари, а я исполняла обязанности ассистентки. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы ополоумевший кот не нанес Юрке тяжелого удара своей загрубевшей от старости лапой.

На короткое время мы оставили его в покое.

Мама уходила очень рано — я еще спала. Она стояла в очередях, выменивала остатки вещей на что-нибудь съестное, ездила куда-то за дровами, пыталась устроиться на работу поближе к дому.

Я тосковала без нее.

Я и раньше любила маму, но не такой неизлечимой любовью. Я могла без нее обходиться и день и два, только изредка спрашивая у папы или Маруси: «А мама скоро приедет?» Теперь мне не у кого было спрашивать об этом, и я просто не находила себе места от беспокойства.

С вечера мама ставила передо мной круглый будильник и, постукивая пальцем по застекленному циферблату, говорила: «Когда большая стрелка будет тут, а маленькая тут, я обязательно приду».

Местоположение большой стрелки я запомнила быстро: 12. Но сама она была не по росту беспомощной. Все мои чаяния связывались с маленькой стрелкой, которая еле-еле двигалась. Мне постоянно казалось, что будильник испортился, что часовая стрелка устала гоняться за своей долговязой сестрой.