Теплый ситец

– Испеклась ты, соседка, – сделал он вывод, – теперь тобой и комар побрезгует.

– И то... – чтобы не обидеть шофера, кротко согласилась мать, но быстро поняла, что одной благодарностью и уважительностью не отделаешься.

Петрусевич стал озабоченно заглядывать под грузовик и, сетуя на то, что резина на этом проклятом булыжнике быстро снашивается, пинал сапогом колеса.

– Будто туфли у девок на танцплощадке, так и горит... – хохотнул он. – Твоя-то как? Заглядывает уже в «Комнату смеха»? Радоваться ты должна, – оглянулся он на Мэри, – вся в тебя: ни рожи, ни кожи. Таким опасаться нечего. Хотя, если в тебя она, то...

Трясущимися руками мать развязала торопливо взятый ею у дочери больничный узелок и подала соседу квадратный кусок розоватого свежего сала, так и не тронутого ею во время болезни, и липкую банку с вареньем.

– Вот... Не побрезгуй. И спасибо. И... И катись...

– Нам все сгодится, – весело осклабился Петрусевич, – нам жить, нам и кушать.

Отмахиваясь от пыли, поднятой умчавшимся грузовиком, мать вздохнула.

– Сало ему к водке подойдет, – задумчиво проговорила она, – варенье – к чаю... Жалко мне его. Холостяк. Все пуговицы разноцветные.

Помог Петрусевич и с похоронами.

– Недосуг, правда, да и барыш невелик, – бормотал он, вместе с другими соседями устанавливая в кузове с откинутыми бортами пахнущий свежеочиненными карандашами гроб. – А вот, не отвертелся... Не смог. Хоть под ногами уже дрожит, небо трескается...

За городом с ночи гремел бой, скакали по главной улице повозки с лежащими в них вповалку ранеными бойцами, медицинские сестры неумело нахлестывали лошадей.

Поехать на кладбище так никто и не вызвался. Несколько соседей и знакомых по ткацкой фабрике, прислушиваясь к недалекой стрельбе, смущенно попрощались и разошлись.

– Ехать буду быстро, – предупредил Петрусевич, – придерживай покойницу-то.

Никогда не забыть этой дороги. Полуторка подпрыгивала на ухабах, на узких поворотах ее заносило, гроб так и ездил по настилу кузова, тело матери билось и трепетало под руками Мэри, словно живое.

...На краю кладбища чернело свежей подземной землей несколько отрытых впрок могил – для военного госпиталя, что разместился было в школе, где училась Мэри, но спустя несколько дней эвакуировался подальше, в тыл.

Возле одной из ям пышно цвел узловатый развесистый куст сирени.

– Считай, что повезло мамаше, – сказал Петрусевич. – Не в какую-нибудь, в солдатскую... Видишь, какая аккуратная? Саперы копали. И букет рядышком.

Он уехал, а она все стояла в каком-то оцепенении над черным холмиком, и странно было, и страшно, и в голове не умещалось – неужели нужно уходить, оставив мать здесь? Неужели они не вернутся с кладбища вместе?

Пошла домой, когда уже садилось солнце. По пути забрела в тихий, словно вымерший школьный двор. Ни души... Только валялись на земле и на лестнице кровавые бинты, темнели чьи-то забытые впопыхах тени, а от густого запаха йодоформа першило в горле.