Аймуйиз перед самым отелом исчезла.

А Старый Мука искал ее поначалу рядом с аулом. Обрыскал все овраги, расщелины, ложбины – нет коровы. Ну, коли сам отец директора совхоза облазил окрестности в поисках коровы, то и соседи, ясное дело, не сидели сложа руки. Понеслись кто туда, дабы помочь представительному старцу. Два дня прошло. Три дня прошло. Нет коровы.

Всем в доме давно была известна привычка Аймуйиз исчезать в тот самый момент, когда ей следовало разрешаться теленком. Поэтому, как только замечали, что у коровы наливается вымя, ее держали на привязи у дома. И нынче домочадцы поступили так. Две недели уже старый Мука не выпускал корову со двора, вовремя снабжал ее и сеном и водой. Но... осерчала молодая жена. «Бог ты мой! – вскричала она. – Мало мы за ней зимой ходим, а тут еще и летом. Может, и себя под нее подстелишь? Дом-то во что превратили! Пройти нельзя – вонища, грязь! А ну, гони ее со двора! Пусть проваливает на все четыре стороны!» На этом возмущение хозяйки не кончилось. Решительно пройдя к Аймуйиз, она сорвала аркан с крупного рога, освобождая ее от привязей. Мука не решился даже возразить, только бородку погладил раз-другой. Нечего делать – взял хворостину и отогнал корову к пастбищу. А Аймуйиз не вернулась потом домой.

Четыре года назад корова исчезла точно так же. И тогда соседи из желания помочь именитому старику исходили все овраги окрест, пока Шашубай не обнаружил ее вместе с новорожденным теленком на старом становище аула по ту сторону Шырагданского перевала. Коня до пены загнал Шашубай, а нашел. Услышав про это, люди говорили: «Надо же – животное, а родные места знает. Чует, где родилась. День ходьбы, а видите – ушла...» Мука предположил, что и на сей раз Аймуйиз не изменила себе. На четвертый день хозяин оседлал гнедого иноходца. Жена, порядком избалованная им, пробовала было отговорить мужа от этой затеи: не стыдно, мол, тебе, отцу «директоров», по степи блуждать в поисках какой-то коровы, будто и послать некого... И он, послушав ее, собрался было снарядить в дорогу того же Шашубая, но потом, прикинув так и эдак, решил поехать сам. Может, захотелось взглянуть на старое становище Талтоган, куда он не поворачивал коня вот уже более десяти лет?

Детство и юность старого Муки прошли в Талтогане. Отец его, Курак, говорил, бывало: «Все шесть поколений наших предков прожили здесь, и наши кости останутся здесь. А вы... один бог знает...» Тогда Мука думал про себя: «Куда мы пойдем, бросив эту землю? Отчего у отца такие мрачные мысли? Откуда такие предчувствия?»

Умер отец. Нежданно-негаданно грянула война. Мука, как и многие другие, отправился на фронт. Тогда он и подумал: «Ах, вот о чем говорил отец! Не суждено, значит, вернуться мне на родину». Нет, вернулся. Живой и невредимый вернулся.

Трое его сыновей выросли. Всех троих выучил. На глазах оперялись птенцы. Что уж тут скажешь, если два сына – директора совхозов, а третий – директор школы. «Эка их куда занесло! – думал он с гордостью в минуты уединения. – Не велел же я всем троим так прямо директорами и быть. Ну, коли получилось... Эге, они у меня еще далеко пойдут...» И, поглаживая рукой бороденку, посмеивался про себя Мука. Уж больно радостно ему было за сыновей. А через четыре года, когда старший сын Ержигит поднялся вдруг до председательства в районном исполнительном комитете, он сказал озадаченно самому себе: «Вот-те на! И куда ж это он? Да где он с эдаким рвением лет через пяток будет?.. Нет! Надо бы его предостеречь: приостановись, дескать. Чужая зависть хуже любой напасти. Чем выше екала, тем больнее падать». Своими опасениями поделился со старухой. Та на этот счет была настроена более оптимистично. Да и он-то, признаться, больше для виду беспокоился. Какого отца не радуют успехи собственных детей?!

Не предполагал никогда Мука, что может уехать из Талтогана. Даже когда народ с мест поднялся – все в новый совхоз переезжали, он остался в своем доме. Кто знает, может, и жил бы он там по сию пору? Но, как на грех, заболела старушка Данекер. И в постели-то недолго пролежала, за две недели отошла. С тех пор и потерял себя Мука. Средний сын Белжигит надумал увезти старика. А ему ничего и не оставалось, как согласиться. После годовых поминок по матери сыновья стали присматривать для отца женщину, которая могла бы «и воду ему разогреть для омовения, и ушедшую в мир иной мать заменить, хозяйкой в доме быть». Старик не был против. Так и приискали ему эту самую Торгын. Как сказали ей: «Дети у старика сплошь начальники. Будешь павой ходить, руки в теплой воде держать, сама – судья, сама – ханша», – так она и согласилась сразу. Но передала будущему супругу условие: «Женишься на мне – переедешь в совхозный центр. Не могу среди голых камней жить, хочу в просторном доме, среди народа». Старик принял ее условие. Да и как не принять, если высокогрудая молодуха, щедро расточавшая аромат духов, с первой встречи увлекла Муку, которому уже шел шестой десяток.

С появлением Торгын Мука скоро уехал из Талтогана. С тех пор прошло десять лет. Поначалу он утешал себя тем, что будет навещать землю предков, покидать которую, по совести говоря, ему не очень-то и хотелось. Дело на первый взгляд и не хлопотное вовсе. Но постепенно он свыкся с новой обстановкой, новыми людьми, неизменно окружавшими его почетом и вниманием. Так и не побывал старый Мука на прежнем становище.

Гнедой иноходец одолел изрядную часть пути. Летнее солнце поднялось к зениту и палило вовсю. Старику, который утром поверх костюма накинул на себя бархатный чапан1, стало жарко. Но снимать его он не стал.

Навстречу, прямо в лицо, после того, как он перевалил через Шырагдан, приятными наплывами задул самал2. Мука взбодрился. Гнедой пока что не сбавлял темпа. «Передохну у подножия, там, где родник. Глядишь, с заходом солнца в Талтогане буду».

Мука знал, что в этих местах уже никто не живет. Одна-единственная ферма была, да и ту перебазировали в прошлом году. Про это он слышал от Белжигита, ферма была в его ведении. Но если бы даже и встретились старику жилища, вряд ли он заглянул бы туда: жена перед дорогой положила достаточно провизии в старую черную сумку, к тому же и предостерегла, надо полагать, не зря: «Не суйся в каждый дом со своим «ассаламагалейкум». Еще заболеешь – мало ли чего тебе подадут?..» Мука и наметил для себя: отыщу Аймуйиз – и назад. Если бы, скажем, Аймуйиз вывернулась навстречу сейчас, как знать, он, возможно, и повернул бы обратно, не доезжая до Талтогана.

Глаза его внимательно прощупывали окрестность. Впереди замаячило что-то, оказалось – косяк лошадей...

К закату солнца он добрался, наконец, до Талтогана. Показались садовые деревья и дома, а затем и узенькая речка, змейкой петлявшая рядом с аулом, небольшой косогор, заросший полынью... Тепло стало старику на душе от этих картин. Он почувствовал расслабленность в теле, стал подгонять коня, замедлившего ход. «О господи, все на месте, как было», – пробормотал он, не сводя глаз со старого становища. Иноходец переправился через речку, которая заметно помелела – вода доходила лишь до щиколоток. «Течет», – проговорил вслух старик, и в голосе его смешались тоска и радость.

А вот и дома. Стены уже рушились, вместо окон и дверей – зияющие дыры. Пустые сараи для скотины выглядели сиротливо. Плодовые деревья в садах погнулись, на многих из них обломаны сучья. Что и говорить, картина для постороннего человека весьма унылая. А ведь был аул, был...

Вот и его дом. Пока что упала одна стена. На других – осыпалась штукатурка, появились расщелины, в некоторых местах зияли дыры. После двух-трех хороших дождей обвалятся и оставшиеся стены. Старик спешился у самого порога. Ведя коня под уздцы, обошел дом. Он в нем родился. В нем вырос. В нем состарился. Люди поначалу называли этот дом «домом Шилдебека», потом – «домом Курака», потом – «домом Муки». Теперь он должен был бы называться домом Ержигита, или Белжигита, или младшего сына – Сайранбека. Но так не случилось. Корявыми старческими пальцами он погладил притолоку двери.

Недолго задержался здесь Мука. Вспомнив, зачем приехал, заторопился, собираясь снова влезть на лошадь. Все тело было разбито – возможно, оттого, что давно уже не совершал такой долгой поездки на коне.

На полынном косогоре почувствовал себя бодрее. В нос ударило горьковатым запахом полыни. Густая она нынче выросла. Видно, богатой на дожди была весна в этих краях. «Да, земля не меняется. – Старик вздохнул. – Такая, какая была. И земля и полынь... Все по-прежнему...»

Мука подгонял и подгонял уставшего коня и жадно всматривался в окрестности. Нет коровы. Пусто. Это не на шутку встревожило старика: «Или глаза мои ослепли?»

Долго еще изучал он близлежащие гребни гор. Повернул снова иноходца к собственному дому. Решил заночевать, другого выхода не было. Лошадь привязал к дереву, а сам, взяв в одну руку камчу, в другую – черную сумку со снедью, которой снабдила жена, расположился на такыре3 рядом с разрушенным очагом. Хотел было чапан расстелить на земле, да раздумал, вытащил из сумки газету, развернул ее и сел на нее. Еды в сумке оказалось много: вяленая конина, айран4, хлеб, лук... Старик, повеселев, рассмеялся даже: «Господи, да ведь этого мне не на день – на целую неделю хватит». Он с удовольствием съел жирного мяса с хлебом, запил айраном. Проголодался, видно, – давно не ел с таким аппетитом. Остатки трапезы сложил обратно в сумку. Обогнув дом, направился к саду у речки. Устал он от езды. Ноги дрожат, сил нет переступать.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.