Глотнув чаю, она продолжила:

– И вот сторожим мы с Алпсоком целый аул. Ты его уже видел. Не пес это, не могу я его псом назвать. Человек это... Как же мне не называть его человеком? Он ведь добро мне делает, какого и человек не делал. Что бы я сказала, если бы и Алпсок меня бросил и ушел? Что бы я сказала? Расплакалась бы, как всегда, и осталась бы со своими причитаниями. Со всем бы смирилась. Но нет... Он не должен бросить меня.

Мука безмолвно слушал Шынаркуль, скатывая и разгибая край дастархана. После чая Мука вышел наружу. Солнце склонилось к закату, зной спал.

– Сегодня передохнешь, а завтра по утренней прохладе и поедешь, а? Постелю тебе в тени, отлежись. Старые кости не молодые, покоя просят, – сказала Шынаркуль, унося опустевший самовар.

Мука кивнул головой.

Проснулся Мука, когда тени заметно удлинились. Почувствовал, что отдохнул. А у Шынаркуль уже был готов ужин.

Помыв руки, они сели за дастархан. Много мяса наварила хлебосольная хозяйка.

– Надо бы скотину в твою честь прирезать, Мука, но вот только перед твоим приездом отогнала всю живность в соседний аул, про который я тебе говорила. Ноги, сам понимаешь, старые, не одолеть мне второй раз за день такого пути. А то для кого еще свежевать барашка, как не для тебя? О господи, сколько же я ждала твоего приезда – месяцами, годами... Думала, прожили столько рядышком, ровесник как-никак, заглянет... И вот, слава богу, заглянул... Бери, Мука, угощайся. В молодые-то годы, бывало, блюдо мяса для вас с Кауленом – что?

После мяса они снова пили чай. Потом Шынаркуль приготовила ему постель на настиле под деревьями во дворе. Ночь вступила в свои права. Лечь-то лег Мука, а заснуть не смог. Все кругом: и звезды, проткнувшие дно неба, и птицы, запрятавшиеся в свои гнезда, и дома без хозяев, сиротливо темневшие в ночном воздухе, – как бы преисполнилось жизни. Они говорили с ним как одушевленные.

Шынаркуль все еще хлопотала по хозяйству, то входя, то выходя из дома. Принесла воды. Перемыла посуду, обрызгала водой двор, подмела его. Аккуратная она хозяйка. И сама опрятная, и дом опрятный.

Управившись с делами, она подошла к настилу, где лежал Мука, присела рядом.

– Не спишь, Мука?

Он шевельнулся, давая понять, что не спит.

– Воздух родной земли – успокоение для души, не так ли? У вас там жарко, и воздух душный. И мух, говорят, много.

Шынаркуль была права. Что там мухи, от которых покоя не было, когда вечером комары еще наседали!

– К Данекер ты, наверное, сходил уже, прочитал молитву за упокой души ее? Со свекром и со свекровью она там. Это хорошо... Показал, значит, духам предков, что жив ты, что не забыл о них.

Мука замер напряженно. Сколько уж лет подумывал он съездить на могилу подруги, с которой прожил много лет, на могилу своих родителей, но так и не сумел этого сделать. Все не представлялось случая. Сейчас ему стало стыдно. Благо, что темно было, и Шынаркуль, естественно, не могла заметить краски смущения на его щеках.

Шынаркуль, нагнувшись, поправила на нем одеяло и подвернула заботливо края.

Проснулся он от чириканья воробьев. Рассвело. Шынаркуль давно встала. Чай вскипел. Торопливо одевшись, Мука умылся. На том же настиле Шынаркуль расстелила дастархан, принесла самовар.

– Аймуйиз я подоила. На, поешь молозива, – сказала она, пододвигая тарелку, наполненную оранжевым лакомством.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.