Святой черт

С конца 1907 года, когда царица впервые попросила его помочь больному сыну, Распутин много раз снимал боли, останавливал кровотечение и усыплял многострадального цесаревича. Несомненно, старец был выдающимся экстрасенсом, гипнотизером и психотерапевтом. Совершенствуясь в своей практике, он брал уроки у известного в Петербурге врача, пользовавшего больных по рецептам тибетской медицины, Петра Александровича Бадмаева.

Все это в совокупности приносило удивительные результаты – старец мог прерывать ход болезни не только пассами и внушением, непосредственно находясь возле больного, но и разговаривая с Алексеем по телефону. Более того, на больного ребенка оказывали исцеляющее воздействие даже посланные Распутиным телеграммы. И тому есть множество неопровержимых доказательств.

Не один Столыпин сообщал Николаю II и императрице о темных делах старца, но, увы, бесполезно. Одной из первых попробовала разоблачить Распутина воспитательница царских дочерей, фрейлина С. И. Тютчева, и добилась того, что… вскоре получила отставку.

Старец же, узнав о случившемся и догадавшись, что общение его с Великими княжнами связано с раскрытием его второй жизни, решил на время исчезнуть из Петербурга и дать улечься начинающейся буре. Он ушел паломником в Грецию на Афон – Святую гору, где располагались два десятка православных мужских монастырей, а оттуда еще дальше – в Святую землю, в Иерусалим.

Действия против Распутина сестер-черногорок и их мужей в 1910 году были вызваны уже гораздо более веской причиной: позицией России в первом балканском кризисе. Распутин, высказавший императорской чете свое резко отрицательное мнение по этому вопросу, неожиданно оказался втянутым в большую политику и фактически нарушил планы высокопоставленных лиц империи, заинтересованных в этом деле.

И это тоже было одной из веских причин того, что старец отправился в длительное паломничество, как говорится, «от греха подальше». Политику он не понимал, не любил, и не желал участвовать в таких играх, где легко можно было лишиться не только дружбы с царской семьей, а и головы.

«Накат» на Григория Ефимовича действительно был страшным. Бывшие друзья из духовных лиц, академики и богословы, окружение царской семьи, различные политические силы: и министр внутренних дел, и партии, оппозиционные правительству, пресса, родственники государя - все сплелось в яростном порыве сокрушить выскочку-мужика, простачка и невежду.

Но Распутин мужественно все терпел, сохраняя верность государю и государыне. И августейшая чета оценила это по достоинству. Его не предали, не оттолкнули, не отшвырнули, как наскучившую вещь, ни на минуту не усомнились в нем, не приняли ни одного грязного посыла в его адрес, претерпели вместе с ним и выстояли. Вместе они были несокрушимы.

Пока – несокрушимы.

Осенью 1911 года, вернувшись в Петербург, старец встретил радушный прием в царской семье и совершенно противоположную реакцию у многочисленных своих недругов – епископа Гермогена, архимандрита Феофана, великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича и стародавних поклонниц, ставших его ненавистницами, – сестер-черногорок.

Феофана отправили в Крым, Гермогена – в Жировицкий монастырь под Гродно. Однако преемник Столыпина на посту председателя Совета Министров В. Н. Коковцов конфиденциально переговорил с Николаем, представив множество неопровержимых фактов двойной жизни старца и осторожно рассказав часть слухов, пятнавших августейшую чету и, прежде всего, императрицу. Царь решил уступить, чтобы не дискредитировать себя и супругу, и летом 1912 года старец уехал в Сибирь, в свое родное село.

Потом он то наезжал в Петербург и Москву, то снова жил у себя дома в Тобольской губернии. Однако, независимо от того, где он жил, волна ненависти к нему не стихала, и по всей России упорно распространялись грязные и нелепые слухи о его тайном сожительстве с императрицей, которую эти же «обличители» без малейшей тени сомнения считали немецкой шпионкой.

Осенью 1914 года Распутин приехал в Петроград и не покидал его до конца своей жизни, окружив себя сонмом фанатичных поклонниц из всех слоев общества, веривших в то, что он – Господь Саваоф. Многие из них были связаны с двором, правительством, генералитетом, банкирами и иерархами церкви. Отсюда и пресловутое «всемогущество» Распутина в государственных делах, которыми лично он никогда не занимался и не интересовался. Все делалось другими его именем или от его имени.

К 1915 году вокруг старца возник тесный кружок «распутинцев», объединенный личной приверженностью к нему и стремлением сделать карьеру или же получить материальные выгоды для себя и своих ближних. Что, впрочем, не мешало им распространять самые грязные сплетни про императрицу и ее отношениях с Распутиным.

Когда 22 августа 1916 года Николай II выехал в ставку, он уже не мог уделять такого внимания многообразным государственным делам, ибо большую часть времени должен был отдавать делам военным. Кроме того, он немалое время проводил в пути между Могилевом и Петроградом, и из-за его частого отсутствия сильно возросла роль Александры Федоровны, а, следовательно, Распутина и «распутинцев».

По утверждению Мориса Палеолога, пристально следившего через своих агентов за Распутиным и его окружением, более всего заинтересованных в продолжении войны лиц беспокоило то, что старец все чаще стал говорить о сепаратном выходе России из войны. А это неизбежно поставило бы Францию перед катастрофой.

Но старец лишь высказывал свое мнение, а подлинными политиками, стоявшими за его спиной, были такие «кукловоды», как банкир Манус, князь Мещерский, сенатор Белецкий, председатель Государственного Совета Щегловитов и петроградский митрополит Питирим. Все эти люди и являлись подлинными виновниками неудач, обрушившихся на Россию.

По словам министра внутренних дел А. Д. Протопопова, «всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но общей воли, плана, системы не было, и быть не могло при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля за работой министров».

Кризис власти был налицо. В начале 1916 года измотанная, истекающая кровью армия, потерявшая убитыми, ранеными и пленными около четырех миллионов человек, отступившая на сотни верст в глубь страны, перестала верить в победу и не понимала, почему и за что идет эта война.

Историк, литературовед и издатель М. К. Лемке, ушедший на фронт в звании штабс-капитана и волею судьбы оказавшийся в ставке, писал в своем дневнике 27 января 1916 года: