Свирель

Илько говорил тихо - тихо:

- Не одну жизнь загубил, старый хрен. Егор из - за него повесился, твоя мать сбежала. Человека на моих глазах убил. Сколько злодейства наделал твой дед, - не сочтешь. Меня до самой революции бил. Напьется пьяный и заставляет себе как бывшему фельдфебелю честь отдавать. Уйти? А куда я пойду - серый да безграмотный? Да и привык я. Гляди, какая благодать вокруг!

Проработал я всю неделю на току, кончился срок моего харчевания у деда, но скотину, как и прежде, пас малыш Павлушка. Хуторянам все равно, кто пасет, лишь бы пасли. Так и остался я батраком у деда, а он будто забыл о лесной драке. Закончили мы обмолот, ссылали хлеб, сложили в скирды солому, и тогда попросил у деда Онисим Переверзев веялку. Дед дал.

Мы поставили веялку на лестницу, впрягли двух быков и так, волоком, тянули ее по дороге во двор Переверзевых. Ползет веялка, поднимая тучи пыли, а Илько идет рядом. Вдруг случился по пути бугорок, веялка пошатнулась. Илько подставил плечо, чтобы она не опрокинулась, попал ногой между двух ступенек лестницы и упал. Быки - не лошади, сразу не остановишь, и протянули они Илько две - три сажени, а нога его, придавленная лестницей, волочилась по земле.

Подбежали мы. Илько не стонет, не кричит. Мы подняли веялку, освободили ногу и внесли его в дом. Перевязали ногу повыше колена, кровь остановилась. Пришла бабка Просянычка с Выселок. Помазала ногу черной, как деготь, мазью и ушла. К утру нога распухла и почернела. Вечером Сидор Рычко из Орбельяновки привез фельдшера. Тот развязал ногу, глянул и закричал:

- Звери вы, а не люди! У него заражение крови, гангрена, ногу надо немедленно отнять. Сейчас же запрягайте лошадей и везите его в Минеральные воды, к хирургу.

Фельдшер уехал. Дядька Иван выкатил из - под поветки линейку, взял уздечку, чтобы словить внизу на лугу у Кумы жеребца Черкеса.

- Куда? - закричал на него с крыльца дед.

- Надо ж отвезти человека.

- Черт его не возьмет до утра, - разъярился дед. Он подошел вплотную к дядьке, опасливо оглядываясь на меня. - Ну, отрежут ему ногу, а потом як с ним быть? Всю жизнь кормить и поить калеку? Хай лучше идет в царство небесное, там места много.

- Дедушка, - прошептал я, - да разве... Дед не дал мне договорить:

- Геть витциля, байстрюк, чтоб я тебя не банив на двери.

Я побежал к воротам, дед - за мной, потом он остановился и бросил в меня свою палку. Как ошпаренный, я выскочил со двора. Через кусты сирени и терновника пролез в сад и пробрался к окну. У ног Илько на лавке сидел Микола.

- Тебя все время зовет, бредит... - прошептал он.

Я влез в окно, подошел к топчану, на котором лежал Илько. Он похудел, осунулся, белая борода посерела, свалялась.

- Умираю, Игнатка, конец пришел. Жил безродный, как собака, пришел конец и попрощаться не с кем. За одно молю бога, чтоб тебе счастье было в жизни, - сказал он слабым голосом.

Я заплакал молча, бесшумно.

В сенях кто - то отворил скрипучую дверь, и я выпрыгнул в окно. Вынес мне Микола кнут, рядно, все мои пожитки, и пошел я ночевать к Сидору Рычко.

Утром Илько потерял сознание, и дед сам поехал за врачом. Он не приезжал на хутор два дня. И когда вернулся, Илько уже лежал обряженный в кухне, на столе.

Я стоял под веткой, где дядя Ваня строгал доски на гроб, когда дед неожиданно въехал во двор и сошел с линейки. Я спрятался в углу за тачанкой и притих. Дед подошел к дядьке: