Свирель

Уже первое знакомство с дедом ничего хорошего не предвещало... Это было в те годы, когда я торговал водой в Пятигорске, на базаре.

Я набирал воду в чайник, выходил за ворота дома - мы жили на Базарной площади - и начинал пронзительно кричать:

- Вот кому воды холодной, только что набрал! Воды, воды! Сразу находились покупатели.

- Почем кружка?

- Миллион!

- А за пятьсот тысяч отдашь?

- А бывало, что весь чайник - пятнадцать с половиной кружек - я уступал за пять миллионов рублей. Это было в 1921 году.

Шатаясь по базару, я остановился как - то у тачанки, разглядывая нарисованный на задке свадебный поезд.

- Ты шо там робышь, биеова детына? Украсть чего - нибудь хочешь, а?

Чернобородый, краснолицый дед перегнулся через задок тачанки. Я отскочил за расстояние удара кнутом:

- Я не вор, дедушка. Я из этого вот двора.

- А не тут ли живет Марфа Рябова?

- Тут. Это моя мама.

- И шо ты скажешь, чуть внука кнутом не угостил.

- Вы дедушка Прокопенко? Идемте к нам, - сказал я, храбро приближаясь к тачанке.

Дед кивнул молодице, что сидела на передке и грызла семечки, - доглядай, мол, - и степенно полез с тачанки. Я вприпрыжку побежал впереди.

Вот он каков, мой дед Микита! Много я слышал о нем от матери. Отец мой до тридцати лет был бобылем - шабаем, ездил по селам и хуторам, покупал скот для городских мясников. На хуторе Кудрявом приглянулась ему моя мать. И слышать не хотел дед Никита Никонович о свадьбе:

- Голодранец! Ни кола у тебя, ни двора! Яка ж ты пара для моей дочки!

Не стал уламывать отец мой упрямого старика, но шепнул два слова его дочери. Вечером выскочила она в чем была, прыгнула в шабаеву двухколку - и только их видели. С тех пор, как ни плакала бабка, как ни уговаривала деда вся семья простить ослушницу, не хотел Микита Прокопенко признавать мою мать, Марфу Рябову, своей дочерью.

И вот я веду в дом страшного деда...