– Алешка, Алешка... – только и проговорил вслух. Что же сказать тебе, паренек, какие слова найти?

Десять суток пропадал. Домой отправить? Родители недавно развелись, не согреет порушенный очаг. В группу? Она зла на Алешку: теперь первого места – поездки в горы – ей не взять. Несколько месяцев образцовой учебы, поведения – все насмарку.

Как быть?

Тягостную тишину прервал Цапенко:

– Я в клинике возьму справку. Мне дадут, вы знаете почему. Уйду сам. Ребята не пострадают из-за меня?

– В случае, если группа откажется от тебя, – коротко отрезал Редников. и снова в кабинете надолго воцарилась тишина.

Выгнать – значит, отступить. Оставить – на парне будут срывать зло, еще больше замкнется в себе.

– Иди пока, Алеша. Я подумаю, что будем делать, посоветуюсь.

Совет Редников держал с комсомольской организацией группы, где учился Алексей Цапенко.

Я видел протокол собрания. Там значилось: «Цапенко поверить в последний раз. Прикрепить его на буксир к лучшему учащемуся». Последнее взял на себя комсорг, как автор предложения.

На выпускном празднике Алеша Цапенко сфотографировался с комсоргом и директором: фотокарточка лежит под стеклом директорского стола. На ней улыбающийся Алешка крепко обнимает друзей. Вот так и ушел в жизнь, с улыбкой. Директор поверил группе, а группа поверила Цапенко. Почему? Я думаю. потому, что все училище знает: присловье директора «милые вы мои» не дань привычке, а жизненная позиция, и подростки стараются следовать ей.

Потом секретарь Редникова, Валя, принесет письмо, написанное мамой Алеши Цапенко, сбивчивое и сердечное. Приведу оттуда лишь одну строчку: «Спасибо, что о сыне побеспокоились первыми».

Вот этому чувству не научишься специально. Оно должно присутствовать даже тогда, когда, кажется, нет к нему особых причин.

Однажды он пришел на классный час в группу холодильщиков после урока физкультуры. Ребята переоделись и заявились в домашних шлепанцах. Ноги, говорят, устали от физкультуры. Можно пожурить за нарушение формы одежды или разъяснить правила приличия, послать переодеться. А он вот что предпринял. Утром следующего дня в кинозале состоялась лекция, читал ее стройный, лет шестидесяти мужчина, городской нотариус. Рассказывая о нотариальном производстве, он два часа ходил по сцене от плаката к плакату. В тишине скрипели новенькие ботинки.

Когда лектор закочил, Редников поднялся на сцену и сказал: «Иван Павлович Гуров лишился ног еще в годы войны». Зал испуганно охнул, в едином порыве встал и разразился аплодисментами. Гуров принципиально читает лекции стоя, считая не вправе сидеть перед аудиторией. Остается только гадать, какого усилия воли стоит ему часами ходить по сцене и улыбаться.

«Холодильщики» покинули кинозал последними. И долго еще при встречах с директором краснели. Так о чем была лекция, организованная директором? О нотариальном производстве? О мужестве? О человеческом достоинстве?

И еще об одном письме, с воинским штемпелем. Один из бывших «трудных», моряк Тихоокеанского флота, помня о привычке Редникова допоздна задерживаться на работе, писал: «Окошко в кабинете светит, как маяк, и греет, как ладонь друга. Кто-то должен его не гасить, указывать верную дорогу. Спасибо, милый вы наш».

Недавно Редников звонил поздно вечером: «Вычитал у Хемингуэя программную, можно сказать, фразу: «Человек один не может ни черта». Завтра покажу ее пацану, заявившему мне, что проживет прекрасно и сам. Как думаешь, ну, пусть мне не поверил, но Хэмингуэю-то должен?»

Я взглянул на часы. Еще чуть-чуть, и полночь. Редников не мог лечь спать, не найдя довода в неоконченном споре. Такой вот человек.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.