А школьники, шебутные мальчишки и девчонки, «трудные» подростки, «рыцари» из подъездов, — они просто души не чаяли в Ирине Васильевне, всеми правдами и неправдами стремясь попасть к ней на занятия. Впрочем, должность у «волшебницы» звучала весьма прозаично — заведующая методическим кабинетом по внеклассной работе одного из районных домов пионеров. В кабинете учителя и дети могли научиться из простейших материалов — газетной бумаги, фанеры, тряпок — делать фантастический театр, скульптурную галерею сказок, игротеки и головоломки...

В свое время все, кто знакомился с ее работой, подчеркивали: «Этот опыт должен стать достоянием педагогов и организаторов воспитательной работы среди детей и подростков». «Волшебнице нужны последователи!»

Прошло несколько лет. И вот недавно в редакцию «Смены» обратился известный писатель, огромнейшей и добрейшей души человек Виктор Петрович Астафьев. Заинтересовавшись судьбой Русаковой, он попытался разыскать ее в Красноярске, городе, где и сам сейчас живет, но ему сообщили, что Ирина Васильевна переехала в Москву к больному сыну. Тогда Виктор Петрович попросил редакцию помочь педагогу-энтузиасту:

«Нельзя, чтобы такие люди — подвижники в полном смысле этого слова — оставались без поддержки и внимания. Слишком велика будет потеря не только для нашей школы, но и вообще для всего общества».

...И вот мы встретились с Ириной Васильевной на пороге московской школы-интерната № 64. Первое впечатление — удивление: да какая же это «бабушка», да какая же пенсионерка! Передо мной стояла худенькая женщина в большом, не по плечу свитере и простеньких, брючках.

— Вы уж не вините меня за беспорядок! — засуетилась она перед комнатой, заваленной громоздкими ящиками, книжными стопками, чучелами и игрушками. — Я ведь еще ничегошеньки не успела разобрать. Только приехала в Москву к больному сыну — сама заболела. Нельзя мне болеть, особенно сейчас. А что поделаешь? Годы... — Ирина Васильевна взмахнула руками и принялась усаживать меня на ящик со значком-зонтиком «Не кантовать!».

— Значит, вы совсем перебрались в Москву? — поинтересовался я, обводя взглядом комнату. — Это и есть ваше наследство?

Она подняла на меня удивленные глаза:

— Да, к сожалению, пришлось практически весь методкабинет увезти из Красноярска.

— Неужели в огромном городе не нашлось человека, кто бы продолжил ваше дело? Выходит, Красноярск остался без «волшебника»?

Русакова сняла очки, потерла глаза дрожащими кончиками пальцев.

— Да в том-то и беда, что за двадцать лет я не смогла найти такого человека. Думаете, мне не больно? И что может быть горше сознания, что твое дело, которому была отдана вся жизнь, твой опыт никому не нужны! Я, наверное, стала плохо в этой жизни разбираться...

Признаюсь, я тогда подумал, что в Русаковой говорит усталость, смешанное чувство обиды и непонимания. Но как же, оказалось, мало знал я эту женщину, если смог довериться первому впечатлению, если сразу не разглядел в ней жгучего, неистребимого огонька энергии, веры и неуемной надежды? Для этого действительно нужно было узнать ее жизнь — Дело ее жизни, Веру ее в жизнь.

— Знаете, я всегда удивлялась своей матери! Когда умер наш папа, у нее на руках осталось шестеро детей. Мы могли голодать, холодать, но по копеечке обязательно откладывали... На что? Ну, разумеется, на театр! Внашей семье была одна страсть, один бог — театр! Пожалуй, эта любовь и повлияла на всю мою жизнь. Но началась война, на время о своих мечтах пришлось забыть...

Кем только не работала потом Ирина: и рабочей в геофизической экспедиции, и подсобницей на стройке, и лаборанткой на заводе...

— И пороги военкоматов обивала, чтобы на фронт отправили, — вспоминает Ирина Васильевна. — Куда там! В 1945-м после смерти мамы поступила на вечерний факультет педагогического института. Разумеется, на литературу! А вскоре вышла замуж за геофизика из той самой экспедиции, где когда-то сама работала, родила ему Наташеньку и Ванечку. Так и жили — муж в тайге, а я детей растила. Да еще в школе театральный кружок вела. А как мои пацанята сами сели за парту, я в ту же школу пошла пионервожатой.

Мне с детьми всегда легче и интереснее, чем со взрослыми. Коллеги после уроков спешили домой, а я брала своих пацанят, и мы отправлялись строить сказочный городок... Помните у Макаренко — «Воспитатель должен уметь все».

И она умела буквально все делать своими руками, даже, казалось бы, чисто мужскую работу — паять, конструировать, строить... И потому у нее всегда находилось занятие для всех — и для взрослых ребят, грозы подворотен, и для маменькиных дочек...

Она понимала, что ее призвание — это внеклассная работа. Но где его, это призвание, применить? Из пионервожатых она вышла по возрасту. В педагоги ее не брали — не было диплома (из-за болезни детей она так и не смогла окончить институт). Поэтому работала где придется: в школах, интернатах, пионерских лагерях. В большинстве случаев бесплатно. Она о деньгах вообще никогда не думала — зарплата уходила на книги, пособия, театр...

— Не понимаю, как можно гоняться за тряпками, убивать на это массу времени и средств? Есть искусство, творчество, любимая работа, высокие чувства... За святое в душе нужно держаться! Откуда идет потребительство, о котором сейчас так много говорят и пишут? Мне кажется, с самого детства, с азов. Родителям легче откупиться от ребенка дорогой игрушкой, чем потратить время и научить его что-то сделать своими руками. Молодые папаши и мамаши не понимают, что с незатейливого труда, с простенькой игрушки, которую смастерит сам малыш, начинается воспитание его души. Да что говорить о родителях, если некоторые педагоги просто ужасающе безруки! Выпускники педвузов приходят в школу вроде бы грамотными специалистами, но они не знают, чем занять детей в свободное время, потому что и сами-то ничего не умеют. Их не учат, как создать театр теней из пустячных материалов, как подготовить сценарий вечера и поставить сказочный спектакль.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.