Шеф жандармов поделился с генералом обременительными раздумьями о заключенном Александровского завода. Генерал, некогда управлявший тюремным ведомством, отлично понял шефа жандармов. И еще больше, еще глубже прочувствовал свою ответственность в час представления государю.

Аудиенция происходила в Зимнем. Кабинет украшали портреты августейших особ в мундирах уланском, конногвардейском и кавалергардском: среди них не терялась, однако, и большая фотография картузника Комиссарова, четыре года назад спасшего царя от каракозовской пули.

Слабым голосом завзятого курильщика государь «изволил, между прочим, обратить внимание на содержание государственного преступника Чернышевского». Откланявшись, Синельников «тотчас же дал телеграмму в Иркутск усилить надзор за ним».

Высочайшая аудиенция состоялась 21 января 1871 года.

Глава «торговой экспедиции» почетный гражданин Любавин, рекомендовавшийся членом императорского Географического общества, он же Герман Александрович Лопатин, член Генерального Совета Интернационала, вот уже третью неделю находился в Иркутске.

4. Столица Восточной Сибири

Пять тысяч семьсот верст взяли у Лопатина двадцать суток. Он приехал в Иркутск 5 января 1871 года. Был вторник, день студеный, но мороз не кусался, как в волглом Петербурге, не ознабливал, легко дышалось, и легок, пружинист был шаг.

Город был почти весь деревянный, кряжистый, с огородами и усадьбами, с пестрой базарной площадью, с всадниками и всадницами в каких-то длинных покрывалах, зеленых или черных – мерещилась Русь стародавняя.

Но ее теснили улицы Амурская, Тихвинская, Большая: витрины и конторы, сберегательные кассы и торговые фирмы удостоверяли пришествие прогресса. Он взбадривался не на речном песке, а на золотом: перли в гору, придыхая в азарте, фартовые владельцы ленских, витимских, олекминских приисков.

Никогда прежде не видывал Иркутск столь крутого разлома на машисто богатеющих и неудержимо скудеющих. Подгорные, Матрешкинские. Мещанские... Боже ты мой, тут и в крепкий, морозный, румяный день тяжело пригнетала нищета тех, кто выделывал пеньковые канаты, скорняжничал или плел рыбачьи сети для «ангарщины» – промысловых партий, уходивших по весне на Байкал.

Город венчала и надо всем властвовала высокая, белоколонная, классическая, в духе Кваренги, генерал-губернаторская резиденция, отчего Иркутск величали державно: столица Восточной Сибири.

В резиденции укладывали сундуки и баулы генерала Корсакова, без пяти минут члена Государственного совета, и здесь же дожидались нового правителя – генерала Синельникова.

Чиновная публика, а особенно голубые мундиры, ожидаючи, утратили покой. Да и как не утратить? Огрели депешей: к вам едет некий злоумышленник, связанный с Чернышевским. Следовал или уже доследовал? И ни фамилии, ни примет. Они «имели бдительность до последней возможности» – жандармский полковник Дувинг и его верный сослуживец Купенков, полицмейстер и приставы, унтер и обер-офицеры.

И все же Любавину, почетному гражданину, рекомендовавшемуся членом Географического общества, удалось остаться незамеченным. «Я вынужден был, – писал впоследствии Лопатин, – прожить в Иркутске целый месяц, прежде чем узнал, что мне было нужно... Я даже не знал, где он находится».

В Иркутске Чернышевского не было. У Лопатина, естественно, возникли два предположения: либо Чернышевский, кончивший срок каторги, вот-вот появится в столице Восточной Сибири, либо уже водворен куда-нибудь на ссыльное житье. Ежели первое, надо подождать; если второе, ехать дальше. Но в обоих случаях следовало выяснить местонахождение заключенного.

Маячным огнем светил Лопатину Афанасий Прокофьевич Щапов. Не потому лишь, что Лопатин доверял ссыльному профессору, известному всей демократической России, но и потому, что тот мог получить какие-либо известия с берегов Невы от старых товарищей, в том числе от Антоновича или Елисеева. Или от Полякова. Петербургский издатель только что выдал в свет его труд «Социально-педагогические условия русского народа».

Но нет. Щапов ничего не ведал о Чернышевском. Не ведал о нем даже Ровинский, путешественник и литератор. А Павел-то Аполлонович приехал в Иркутск за пять месяцев до Лопатина, в августе, к окончанию каторжного срока Николая Гавриловича. Потому и приехал; что был информирован раньше и лучше Лопатина. К последнему известия шли околицей, к Павлу же Аполлоновичу – напрямую.

Еще на гимназической скамье Ровинский дружил с Пыпиным, двоюродным братом Чернышевского, а крестным отцом самого Павла Ровинского был не кто иной, как доктор Сократ Васильев, отец будущей жены Чернышевского. Так что Ровинский был своим в родственном кругу Чернышевских и Пыпиных.

Один близкий знакомый, находившийся в то время в Швейцарии и состоявший членом Русской секции I Интернационала, радуясь за Лопатина, писал в Лондон: «У меня есть все основания предполагать и верить, что он не одинок и что ему помогает один из моих лучших друзей, отправившихся по тому же торговому делу».

Так писал Марксу Николай Утин, некогда член центрального комитета «Земли и воли», революционной организации шестидесятых годов. Ее деятельным членом, ускользнувшим от властей, был и Ровинский, и это он устроил Утину побег за границу. Стало быть, у Павла Аполлоновича был на сей счет некоторый опыт, как и у Лопатина.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.