Смело, товарищи, в ногу

Синцов пытался несколько раз перевести разговор на другое, на то, что Степану после встречи с бывшим унтер - офицером Курковым работать в Москве будет трудно и что лучше бы ему уехать куда - нибудь в другое место. «Ты подумай, он тебя узнал сразу. На первый раз мы от него отделались. Жаль, конечно, что навсегда не пришибли... Он, понятно, обо всем начальству доложит. Прикажут Куркову тебя выследить, а брать не будут. Потом приставят к тебе самых наилучших быстроходных филеров. Выйдешь ты сейчас на улицу, а один из них где - нибудь стоит, ждет тебя. Ты направишься, скажем, к Говорову, а он, как гончая, за тобой. Сегодня он по твоему следу Говорова на заметку взял, а завтра - Осипа Корженевского, послезавтра - Семена Короткова. Они, филеры, терпеливые, на ходьбу нескупые. Это ведь про них сказано: «Бешеной собаке - семь верст не крюк!» И будут они за тобой бегать, пока полную ведомость фамилиями наших парней не испишут, а потом - хлоп, возьмут в один день да завяжут всех в узелок и прямым сообщением в государственные меблированные комнаты с казенным питанием и бесплатной одеждой... В Бутырскую тюрьму. Понял?» «Понял... Я сейчас, Василий Петрович, не о себе, а о товарище Баумане думаю, как это его не уберегли. Такого человека потеряли! Ты подумай только: на свободу из тюрьмы вышел, на волю. Как ему, наверное, жить хотелось...» «Да, жизнь он любил. Мне нередко слушать его приходилось. Товарищ Бауман не раз говорил, что большевики - это не эсеры и свои жизни так просто, за здорово живешь, отдавать не должны. Большевик принадлежит партии, народу и должен своей жизнью рисковать не ради бахвальства, а ради дела. Вот я тебе и говорю: уезжай из Москвы. Ты для партии человек нужный и где - нибудь в Нижнем Новгороде, в Твери очень будешь полезен. Давай уговоримся, что после похорон товарища Баумана ты уедешь. Согласен?» «Хорошо. Уеду». «А сейчас иди на Большую Никитскую, в консерваторию. Там во дворе найдешь красильщика Ивана Салтыкова. Скажи ему, что ты от меня. Гроб с телом Баумана в час дня понесут на Ваганьковское кладбище. Сначала по Немецкой улице, потом по Мясницкой, через Театральную площадь. На Никитскую попадут, наверное, часам к трем. Консерваторские решили встретить гроб своим оркестром и провожать до самого кладбища. Боевой группе Ивана Салтыкова поручено охранять оркестр, чтобы полиция музыкантов не разогнала».

Степан с трудом пробрался по запруженной народом Большой Никитской и получил от Салтыкова задание не спускать глаз с начала улицы: «Как только красные знамена увидишь, дай сигнал. Я тут же оркестр со двора выведу...»

... Около трех часов Степан, чтобы лучше видеть начало улицы, спустился вниз, к юридическому корпусу Московского университета. Сначала он услышал, как могучий хор, наверное, в несколько тысяч голосов, запел: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...» Потом показалось большое знамя из алого бархата с золотой каймой. Всмотревшись, Степан увидел буквы «РСДРП» и понял, что это знамя Московского комитета большевиков. Вокруг знамени шли молодые парии с обнаженными головами. У одного из - под расстегнутой ватной тужурки пылала кумачовая py6axa. Парень нес большой щит с надписью: «Просим полицию не вмешиваться. Порядок охраняют граждане».

Высоко над огромной толпой плыл обитый в красное гроб.

Степан начал пробираться обратно к консерватории. Оркестр уже встал на середине улицы. Салтыков, заметив Степана, укоризненно шепнул: «Что же ты, братец?»

Дирижер, пожилой человек с густыми седыми волосами, поднял руку, и торжественно - грустная мелодия похоронного марша понеслась над толпой.

Салтыков сказал Степану: «Смотри, как все хорошо получилось. Не видно ни одного фараона. Но ты пока не уходи. Стой тут».

Мимо шли и шли люди: старики и молодежь, рабочие и интеллигенты, гимназисты и студенты - по десять человек в каждом ряду с интервалом через каждые тридцать рядов. Несли флаги и знамена с надписью: «Долой самодержавие!», «Да здравствует социализм!» В начале пятого часа, когда почти совсем стемнело, зажгли факелы.

Как только процессия прошла мимо консерватории, из соседних ворот высыпало несколько десятков молодых рабочих. По многим знакомым лицам Степан догадался, что это большей частью прохоровцы.

Парни быстро выстроились в несколько рядов поперек улицы, и отряд быстрым шагом стал догонять похоронную процессию. К Степану подошел Салтыков: «Ну, теперь и мы с тобой можем уходить».

Степан, недовольный тем, что он сегодня был лишь зрителем, а не активным участником событий, обиженно сказал: «Меня можно было раньше отпустить, я тут совсем оказался не нужен». Салтыков, поняв его мысли, объяснил: «Ты так думаешь потому, что все благополучно обошлось. А если бы казаки наскочили? Мы же все тут были на всякий случай».

Дома, в своей комнатушке в Малом Грузинском переулке, Степана ждала негаданная радость. Еще в сенях он услышал голос Наташи...

«Наташенька! Родная!» Он приподнял ее и начал целовать. Наташа, отбиваясь, смущенно уговаривала его: «Степа, дорогой... Мы же не одни. Ты посмотри...»

Только тут Степан заметил Груню. Она, улыбаясь, стояла в узеньком простенке и шутливо говорила: «Облапил, как медведь, свою Наталью и никого больше замечать не хочет. Меня завидки берут. Не знаю, что и делать. То ли уходить, то ли оставаться». Степан бросился к ней: «Груня!» «Ну, то - то же!» «Подождите, мои дорогие, я сейчас свет зажгу. Наташенька, Груня, как я рад, как я рад...»

Квартирная хозяйка, ставя на стол самовар, заметила Степану: «Я вижу, парень, ты совсем от радости ошалел. Крали твои, наверное, голодные. Хочешь, я мальчишку моего в лавочку пошлю? Говори, чего купить».

Наташа достала из корзинки свой старенький ридикюль и подала хозяйке деньги: «Попросите колбасы купить, селедочку и ситного побольше. Он тут, наверное, без меня голодный ходит...»

Вскоре они сидели за накрытым скатертью столом и блаженствовали. Степан с нежностью сказал Наташе: «Я узнал сегодня, что поезда перестали ходить, и расстроился. Ну, думаю, теперь моя Наташа долго не приедет». «Я как только письмо твое получила, тут же собралась. Елена Васильевна долго уговаривала остаться. Все пугала, что в Москве сейчас опасно...» «Наташа - то твоя приехала, а вот как не твоя Груня домой попадет?.. Мне уж так надо, так надо... Трифоныч и «Отец» меня, наверное, ждут не дождутся. Я им столько приветов из Питера везу... И подарки неплохие».

Почти в это же самое время жандарм Курков писал рапорт помощнику начальника губернского жандармского управления полковнику Липатову.

«... Как я и предполагал, государственный преступник Важеватов не мог не участвовать в похоронах социал - демократа Баумана. Он был обнаружен мной в пять часов вечера на Большой Никитской, возле консерватории. Дабы не привлечь к себе внимания, я в пять часов десять минут передал его для наблюдения сопровождавшим меня агентам Епифанову и Чашкину.

Епифанов и Чашкин, взяв Важеватова под наблюдение, (проследовали за ним до дома номер восемь по Мало - Грузинскому переулку, куда наблюдаемый вошел в шесть часов пятнадцать минут. Из разговоров с дворником агент Епифанов установил, что Важеватов в этом доме снимает комнату у вдовы Зайчонковой. Через несколько минут сын Зайчонковой выбегал в лавочку и тотчас же вернулся С покупкой.