Смело, товарищи, в ногу

Степан, еще не зная, к чему клонится допрос, решил прикинуться любителем больших заработков: «Судите сами, ванте благородие, работал я в Шуе у Павлова - получал семь рублей. Потом в Иваново - Вознесенске у Фокина - платили девять целковых, а здесь - не меньше пятнадцати. Мастер обещал со временем с заведующим ситцевой палаткой поговорить, можно браковщиком стать, а это уже четвертным билетом пахнет...» «Куда же ты такую прорву денег девать будешь? Женатый?» - переходя на «ты», спросил околоточный. «Нет, холостой, и жениться, ваше благородие, скоро не собираюсь, а если и женюсь, то только с приданым». «Хорошо замышляешь, - перебил околоточный. - И будет тебе в этом сопутствовать удача, если мне кое в чем поможешь... Ты мне, я тебе...»

Степан с трудом удержался от улыбки. «А чем я могу быть вам полезен, ваше благородие?» «Слушай меня внимательно. Только смотри, о нашем разговоре никому. Ты когда в Иваново - Вознесенске жил, не знал такого человека... - Околоточный достал из - за обшлага шинели бумажку и, справившись по ней, продолжал: - Такого человека... Фамилия Никитин, зовут Иваном, по отчеству Матвеевич... а до этого его звали Важеватовым?»

У Степана на какое - то мгновение закружилась голова, но он быстро овладел собой: «Не слышал...» «Подожди, не перебивай... Служил в гвардии. Одним словом, Капитон Игнатьевич, этот самый Важеватов - крупная птица. Кто его славит, тому награда... Вот если ты, например, укажешь мне его, получишь лично сто рублей».

Степан торопливо забормотал: «Сто рублей! Да если бы я его знал, я бы за семьдесят пять его приволок к вам, ваше благородие... Сто рублей! Я бы сразу женился...»

Околоточный смотрел на Степана уже с явным презрением: «Ну, раз не знаешь, - значит, не заработаешь... Можешь идти. Скажи табельщику, чтобы сюда шел».

Степан позвал табельщика, задержался в коридоре у дверей табельной и услышал голос околоточного: «Ну и дурака ты мне подсуропил!...» Табельщик обидчиво ответил: «Сам сказывал: будут поступать иваново - вознесенские, - оповещай».

Дальнейший разговор Степану был не интересен, и on поспешил в цех.

Как ни скрывал околоточный цель своих посещений табельной, рабочие пристально следили за ним. Вечером, когда Степан собирался идти к Синцову и рассказать ему о разговоре с полицейским, в комнату вошел сам Синцов.

«Меня околоточный сегодня вызывал», - сказал ему Степан. «Я знаю. Мне об этом тут же сказали. Околоточный Сахаров - большая скотина, мерзавец, каких мало. Сует свой нос даже туда, где ему по должности и совать не надо. Развел по всей фабрике своих агентов, слова нельзя сказать, тут же ему доносят... Ну, да черт с ним, придет время, узнает, почем фунт лиха... Тебе два важных поручения. Оповести народ о массовке. Она будет в воскресенье в восемь утра около заставы». «Почему так рано?» «Хотим фараонов перехитрить. Они думают, что соберемся вечером, а мы ом сюрприз... После массовки подбери десять парней - и в Исторический музей». «Зачем?» «Там митрополит Владимир для черносотенцев с нашей фабрики молебен служить будет...» «А мы туг при чем?» «Тебе Говоров завтра расскажет, как себя во время молебна вести... Ну вот и все. Я, пожалуй, пойду. Да, кстати, ты этого парня, о котором тебя околоточный спрашивал, на самом деле не знаешь?» «Немного знаю...» «А что он такое натворил, что его повсюду ищут?» «Ничего особенного за ним нет. Парень самый обыкновенный...»

Молебен в Историческом музее для «представителей верноподданных рабочих» шел пышно и торжественно. Служил сам владыко, митрополит московский и коломенский Владимир. Красавец дьякон, бледнолицый, с черной бородой, гудел, как колокол, надуваясь до синевы. Пел хор известного на всю Россию чаеторговца Перлова.

После молебна владыко пожелал произнести проповедь. Пока выносили аналой, хор грянул «Славься, славься, наш русский царь!» Из публики послышались хлопки. Недоумевающий регент опустил руку, и хор, повинуясь ему, умолк. Хлопки усилились. Помощник обер - полицмейстера, стоявший в первом ряду, поднялся на цыпочки и, вытянув шею, тыкал в воздух правой рукой, видимо, отдавая приказания полицейским чинам.

Регент снова взмахнул рукой, я хор запел все сначала. Аплодисменты послышались в другом месте. Забегали городовые, но хлопни не утихали. Они слышались то справа, то слева. Хор кое - как дотянул до конца. Вышел митрополит с листом бумаги в руках. Он положил листок перед собой, не спеша, разгладил его и негромко, хорошо поставленным голосом произнес: «Дорогие чада православной церкви! Великую омуту переживает отечество наше...»

Громко всхлипнула какая - то кликуша. Митрополит строго посмотрел в ее сторону и продолжал: «Не повиноваться властям и благоверному государю императору нашему призывают - простой народ дерзкие вероотступники и клятвстреступники...» «Неправду говорите, ваше высокопреосвященство! - раздался в тишине спокойный голос. - Клятвопреступник сам царь. Он нарушил обет заботиться о народе». В ответ в разных местах загремели аплодисменты. Поднялся шум, крик. Одни кричали: «Как не стыдно!», «Вывести их!» Кто - то на одной ноте визгливо тянул: «Христопродавцы!» Митрополит со злостью крикнул: «В театр превратили святое место!» - и, широко шагая, ушел с амвона. Тут же началась свалка. Городовые хватали людей, толкали в спину кулаками. Помощник полицмейстера зычно командовал: «Освободить помещение! Освободить!...»

У выхода стояла толпа городовых и люди в штатском. Среди них Степан увидел старшего табельщика Прохоровской мануфактуры. Очевидно, и другие штатские были мастерами, табельщиками и прочими мелкими чинами фабричной администрации. Когда Степан сходил с паперти, табельщик кивнул приставу: «Свой!»

Степана пропустили. В толпе любопытных, окружавших паперть, он заметил благополучно выбравшегося Синцова, подмигнул ему, и они пошли к набережной. Вот тут - то и ожидала Степана встреча, о которой он никак не помышлял. От набережной навстречу им шел жандарм. Поровнявшись со Степаном, жандарм скосил на него глаз и прошел мимо, но тут же обернулся и крикнул: «Стой!»

Степан сразу узнал того, с кем он встретился. Перед ним было ненавистное лицо унтер - офицера кавалергардского полка Куркова.

Стараясь говорить спокойно, Курков сказал: «Ну, голубчик, пойдем» - и сунул правую руку в карман. Но оружие достать ему не удалось. Синцов ударил жандарма прямо в подбородок и выхватил у него револьвер. Курков рухнул на мостовую и схватился руками за лицо. На подмогу к нему спешил городовой. Синцов махнул Степану рукой, показывая, куда бежать, и, заскочив за стоявшую поблизости будку, два раза выстрелил в городового. Тот, струсив, повернул обратно.

... Вечерам Синцов пришел к Степану. «Он что, тебя раньше знал?» - спросил Синцов о жандарме. «Встречались, - усмехнулся Степан. - Вместе служили в кавалергардах... Да что я от тебя буду таиться... Помнишь, меня околоточный вызывал, об одном человеке расспрашивал?» «Конечно, помню. О Важеватове. В чем же дело?» «Дело в том, товарищ Синцов, что этот Важеватов я сам...»

Большевика Николая Эрнестовича Баумана, убитого 18 октября черносотенцем, агентом охранки Михальчуком, Степан никогда не видел. Синцов рассказал ему, что Бауман, или, иначе, «товарищ Грач», был руководителем Московского комитета партии, одним из горячих сторонников Ленина.

«Как же это его не уберегли? - спрашивал Степан. - Как же этого паршивого пса к нему допустили?» Степану казалось, будь он в это время около Баумана, он ни за что бы не позволил совершиться подлому убийству. «Я бы этой сволоте горло перегрыз».