Каждый день в лагере расстреливали по любому поводу: за то, что подошел близко к проволоке, за то, что поднял окурок, за то, что не приветствовал гитлеровского офицера. И я поклялся расплатиться с врагами за все издевательства надо мной и моими товарищами, если вырвусь отсюда живым. Я видел цель моей жизни в расплате с врагом.

Однажды ночью нас перевозили из одного лагеря в другой. Машину с пленными охраняли три эсэсовца. Мы убили того, кто сидел в кузове, и, выскочив на ходу из кузова, добрались до ближайшего леса. Потом перешли линию фронта.

После лечения я уговорил врачей отправить меня в мою часть для дальнейшей службы. Я просто не допускал мысли, что не смогу сражаться с фашистами, что придется отсиживаться в тылу. Вместо глаза у меня был протез, и никто из товарищей по полку не догадывался о моем увечье. Так я дрался всю войну. Кто знает, может, именно пережитое в лагере сделало из меня неплохого летчика. Мстя за моих погибших товарищей и близких, за мою истерзанную Родину, я уничтожил в боях больше пятидесяти фашистских танков...»

«Смена», 1975 г., № 9

Золотая звезда ткачихи Валентины Голубевой

И верилось и не верилось... В жарком мареве августовского дня как по воздуху плыла навстречу праздничному многолюдью, цветам, улыбкам, восторженным словам:

– Валечка-то наша... Вот это да! Высота!

Да неужели это ей, ей прикалывают на грудь Золотую Звезду Героя Труда, ее твердую, черствоватую ладонь жмет первый секретарь обкома партии, и взрывается аплодисментами комбинатовский двор, будто салютом...

«Да неужели это я, я? Гэпэтэушная девчушка, засыпавшая с узелками в кулачке? Здесь, перед всеми – и так отмечена?! Ведь их опыт взяла, от них умение, от них и сила», – мелькнуло в сбившихся от волнения мыслях...

– А я тридцать станков смогу! – вырвалось у I нее, прокатилось над двором. – Счастливые ведь и чудеса могут, а это «чудо» всем опытом подготовлено – сбудется.

И тут же, пунцовая от смущения, часто помаргивающая, выбежала обнять ее сменщица – Галя Волкова и так, в обнимку, обернувшись к народу, выкрикнула звонко:

– А я две пятилетки за одну обещаюсь! От Валентины зарядилась.

Такой это был день: он принадлежал теперь навсегда памяти Вали Голубевой, комбинатских, страны... Он не венчал какого-то конца ее усилиям, а только отдавал должное мастерству, смелости и пристрастию к делу. Он поднимал ее и ставил на высоту, с которой она еще лучше видна была людям, и это отнюдь не сулило жизни легкой, поступков неоправданных, застоя или душевной лени. Она знала это слишком хорошо. Знала цену нового напряжения, ожидающего ее, но с жизнью не торговалась никогда. Она любила и принимала ее с безоглядностью цельных натур, не замечающих, как щедро они отдают, но удивляющихся ответной щедрости...

«Смена», 1978 г., № 2

Человек не думал о себе

Шторм налетел сплошным шквалом, в мгновение: порт Вадо-Лигуре придавила иссиня-черная туча, с северо-запада рвался на город ураганный ветер. Корма танкера, как ни надежна была швартовка, заходила по волнам. Швартовые концы натянулись, как струны, загудели якорные тросы, и корма стала наваливаться на причал.

– Экипажу занять свои места! Приготовиться к отшвартовке! – Капитан Меркулов принял твердое решение: отходить от причала в открытое море. – Старшему помощнику обеспечить отшвартовку кормы!

– Есть обеспечить отшвартовку! – Александр Петрович Ушатый поправил на шее ремешок спикера – почти игрушечного транзистора, с помощью которого передавал команды, и твердым голосом приказал:

– Отдать швартовы!

И вдруг старпом увидел, как на буксирном кнехте, по которому еще мгновение назад змеисто струился нейлоновый трос, заело одну из восьмерок.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.