Слезы и лавры

Не сама – через третьих лиц передала, как все равно чужому.

Он вспомнил, как Люда всегда искала его глазами, ловила взгляд, и знаки, которые он ей делал, понятные только им двоим, были ей необходимы, и однажды она не могла понять, что вдруг шатнуло ее на бревне, а это он, как после мне рассказывал, решил поэкспериментировать, пропустил в уме элемент, и тотчас ее шатнуло – он этого простить себе не мог.

Во Дворце спорта Лужников Растороцкий сидел под самым потолком. Даже смотреть не хотел на Шапошникову. Не хотел, но смотрел, безошибочно угадывая среди всех – крохотных – ее микроскопическую фигурку. Она получала высокие баллы, но он тренерским оком видел (и неуемной душой жаждал), что все можно делать еще легче, еще шире, еще шикарнее. «Я знал, ты пойми, я знал, где ей что подсказать, если бы я рядом был, она бы Олимпиаду выиграла».

В финал многоборья Шапошникова вошла второй, финишировала четвертой.

«Потом подошла ко мне, вот так вот головенку, как под крыло мне, спрятала: «Владислав Степанович, я знаю, я была неправа».

На этом фоне взаимной сердечной размягченности минул последний день, когда разыгрывались медали на отдельных снарядах. Растороцкий, выбритый до того, что скулы сияли, тихо ходил возле помоста. «Поспокойней, – говорил, – ты ж все умеешь, ты ж у меня лучше всех», – и она, как могла, старалась. Приземляясь после прыжка, ножками, точно иголками, впивалась в пол. Получила «золото». И потом еще две «бронзы». Лучше ее никто из нашей сборной в тот день не выступил.

А потом снова начались нелады.

Надо сказать, что у Владислава Степановича вообще после Олимпиады пошла черная полоса. Он очень верил в талант Наташи Юрченко, девочки видной, красивой, умной. А ум он особенно ценит, когда-то в своей статье писал: «Научи ученицу вникать в то, что ты хочешь, и делать то, что говоришь. Приказать легче. Не так хлопотно. Но легкость эта – до поры до времени. Я замечал, что чаще всего в нашем виде спорта спортсмены уходят от тренеров лет в шестнадцать-семнадцать. Тут тренеру совсем обидно: спортсмен-то сложившийся, а кто его сложил? Ты. А кому-то другому готовеньким достанется. И все почему? А потому, что к тому времени в спортсмене формируется собственное понятие о гимнастике, собственное видение гимнастики. Но если с детских лет его приучали не вникать, а слепо исполнять, подавляли в нем навык думать, то он перестанет открывать тренеру свои мысли. Тем более, что тренер, привыкший к слепому подчинению, может счесть пробуждение мысли за капризы, за своеволие. В такой момент, в такой ситуации часто до того и доходит, что у спортсмена действительно проявляются капризы, у тренера – попытки подавлять бунт ученика, и в итоге они расстаются. Расставшись же, оба многое для себя теряют. И все потому, что мальчика и девочку с детства приучили не вникать в указания тренера, а принимать их на веру. Доверие, даже самое безоглядное доверие младшего к старшему, ученика к учителю, не может быть слепым. Мы люди, а не бараны».

Так вот, думающая, читающая, серьезная девочка Юрченко, любимая Славина Юрча по непонятной для него причине на помосте буквально приходила в транс – волоокий ее взгляд делался сомнамбулическим, ладони тряслись и промахивались.

О другой ученице, Лене Пономаренко, Владислав Степанович мне говорил: «Начали учить «перелет Ткачева» на брусьях. Она ж брусистка, она этот снаряд на юношеском первенстве Европы выиграла. И она по пять подходов – по копейке, без страховки – делала. На второй месяц стала плакать, появился симптом усталости. Стала бояться. И сейчас все время плачет. Не могу детских слез видеть. Не то чтобы у меня не плакали – ревели. Пора бы привыкнуть, а не могу... Не разгрузишь нервную систему, ребенок попадает в тупик. Когда даешь перегрузки и чувствуешь, что даешь, обязательно ребенок сомневается. Он может даже бросить: «Не хочу вашей гимнастики». Даже у ребенка, который тренеру доверяет, такое может быть».

Приведу на ту же тему высказывание Ирины Родниной – тренер-то она пока начинающий, но двадцать лет в спорте не шутка.

«Сейчас все сложно, очень уж спорт помолодел: в пятнадцать лет – член сборной, а он еще ребенок. И вот он стоит перед тренером, а тренерское начало – диктаторское, а это так опасно, поскольку тренеру, каким бы незаурядным он ни был, трудно проникнуть в чужое нутро, тем более детское. Дети, например, с точки зрения физической неутомимы, и мы, взрослые, этим качеством пользуемся. Не изучаем, а пользуемся. А морально дети горят, перегорают. Взрослый, если он нервно переутомлен, он это сознает, он может сказать себе «стоп», а у ребенка не поймешь иногда, то ли он утомлен, то ли перевозбужден. Взрослый может взять себя в руки, дать себе чуть-чуть поблажки, ребенок – вот он только что юлой вертелся и моментально сник, а тренер требует, чтобы он не сникал. Через год-два из состояния психологической усталости его уже трудно вывести. Потом спрашиваем: «Куда мальчик делся? Такой был способный...» Сумасшедший век – все торопимся. Результат дать торопимся...»

Волна омоложения захлестнула мировой спорт. Представители плавания, гимнастики, прыжков в воду, фигурного катания были лишь первооткрывателями, сейчас даже штангой начали заниматься в школе, а, так сказать, «изящными видами» – в детских садах. Причины здесь и физиологического, и психологического, и социального порядка.

Бесспорно, юный организм – это свежесть, пластичность реакций, восприимчивость к сложным навыкам, та неутомимость, о которой говорит Роднина. Спортивная наука ломает головы над проблемой восстановления физических сил (реабилитации – по-современному) после нагрузок, которые все объемней. А маленький набегается во дворе, наиграется так, что, кажется, сейчас пластом ляжет и до завтра не встанет, а полежал, глядишь, немножко, и готов к новым проказам.

Маленький, он безоглядно верит тренеру, он воск в тренерских руках: «делай так» – и он хоть на голову встанет. Повзрослев, он пытается вникнуть в ход мыслей тренера (тут-то прав Растороцкий), и не только потому, что тренер его к этому приучил. Даже если не приучил, все равно стремится. Во-первых, ему интересно, его мозг, развиваясь, требует информации. Во-вторых, что немаловажно, взрослеющий спортсмен – сперва подсознательно, потом все сознательнее – стремится вникнуть в секреты методики просто из чувства самосохранения: правильно поставленная техника гарантирует ему безопасность от травм, неправильной он сопротивляется, он уже знает, что такое боль, гипс, операция, больница. Тренеру же – тому, который торопится дать результат, – такой размышляющий, сомневающийся не нужен. Чтобы объяснить, надо уметь объяснять, надо тратить силы, тратить мысли, да просто самому много знать, а в спешке тебе не до познаний, не до самоанализа.

Наконец, вот еще что. Пока твой воспитанник учится в школе, особенно в младших классах, он не задумывается о будущем, не планирует его – безраздельно, щедро отдает время и силы тренировкам.

Другое дело, что есть тренеры – скажем так: большая часть нашего тренерского корпуса, – которым вовсе не безразлична успеваемость учеников в общеобразовательных школах. Тот же мой Владислав Степанович в уже упомянутой статье писал:

«Приучи спортсмена делать все на «отлично», и он будет отличным спортсменом. Мне говорят: «Ну что, если он учится на тройки, – он же тренируется, ему же трудно». Я с этим категорически не согласен. Моя Люда училась в школе только на «отлично». В институте тоже. Я знаю, каким колоссальным напряжением ей это давалось. Я видел ее сонные глаза каждое утро в половине шестого – час начала наших тренировок – и понимал: она не выспалась, потому что за полночь просидела над уроками. Я видел, знал, но ни разу не уговорил ее сделать себе послабление. Хотя, казалось бы, как тренер, я просто обязан был сказать об этом – ведь недостаток сна порой плохо влиял на тренировочный процесс. Из чего я исходил? Из двух положений. Прежде всего – общеобразовательная школа развивает мозг так же, как спортивная – мышцы. А спортсмен, мышцы которого развиты хорошо, мозг же – неважно, никудышный спортсмен. И потом – это самое главное – волевые усилия тренируют волю. Воля нуждается в тренировках так же, как сила и ум. Жизнь – это порядок. И здесь каждая мелочь пишется в общий счет. Ты пообедал и не вымыл за собой посуду. Ставим минус. Ты провалялся на диване, смотря телевизор, вместо того, чтобы решить лишнюю задачку по физике. Ставим еще минус. Ты на десять минут позже лег спать без уважительной причины. Снова минус. У тебя тройка в дневнике. Минус, и очень жирный. Сложим минусы вместе и придем к выводу, что ты плохой спортсмен, что чемпион из тебя не получится».

Растороцкий в этом, как и во всем остальном, максималист. Есть точка зрения более реалистическая, она принадлежит Николаю Григорьевичу Толкачеву, создателю знаменитой Владимирской гимнастической школы, воспитателю прославленного Николая Андрианова:

«...Два парня с одной парты получили по тройке с минусом – едва натянули. Один обалдуй, курит и выпивает уже в девятом классе, другой – мастер спорта, тренируется по нескольку часов в день. Разве справедливо их равнять? Я на эту тему выступал перед директорами общеобразовательных школ, и потом одна директорша у меня спросила: «Так что же, я должна глаза закрывать на двойки?» Не надо закрывать глаза, вы их откройте: да, девочка учится неважно, но она и тренируется, и у нее трудная семья, трудная судьба. Ах, вы в это не вникали? Как же так – она у вас десять лет! Помогите ей, пусть она станет тренером – обычным, рядовым, но и это – место в жизни».