Меня по-человечески радует, что в этом номере журнала «Смена» один из моих воспитанников, простой рабочий парень Виталий Вектин обращается с письмом к комсомольскому съезду. У него есть на это право. В таких, как он, – будущее Магнитки, продолжение ее рабочей славы. В словах Вектина выражены чувства каждого, кто завтра начинает свою самостоятельную трудовую биографию. И вот гляжу я на них, нашу смену беспокойную, упрямую, ищущую и вспоминаю свою юность, юность моего поколения. Трудную, но прекрасную.

Мне повезло в жизни. Тридцать пять лет я отдал делу, которое беззаветно люблю. Я варил сталь, мирную сталь и военную, такую, какая нужна была стране. Пройдут годы, и моя сталь переживет меня, должна пережить, потому что я варил ее честно. За три с половиной десятилетия моя жизнь, как и жизни тысяч моих товарищей, срослась, сплавилась с судьбой нашей Магнитки, моего цеха, моих мартенов. Мы уже второе поколение металлургов, потому что малость опоздали родиться, чтобы встать у колыбели металлургического гиганта, построить его своими руками, как это сделали наши предшественники и учителя. Мы поколение военное. Но и на нашу долю хватило трудностей с лихвой, с избытком, и наш хлеб тоже был не легким.

Наверное, меня можно упрекнуть в пристрастности, когда я говорю о своем деле, наверное, есть профессии не менее интересные и нужные, чем наша. Все так. Но человеку дано по-настоящему, всей силой души любить только одно дело. Для меня таким делом стала работа сталевара мартеновских печей. И сейчас, вспоминая о том, как состоялось мое приобщение к рабочей Магнитке, я еще раз благодарю судьбу за то, что она почти лишила меня выбора. Ведь ошибиться, выбирая для себя дело всей жизни, когда тебе от роду пятнадцать лет, немудрено. К тому же ни о какой профориентации мы тогда понятия не имели. Не то что нынешняя молодежь.

В конце лета 1943 года мы получили похоронку на отца. Он погиб под Ленинградом. Жили мы тогда уже на Урале, в сельском поселке Увалька. Мать и я работали в колхозе, она ходила за скотом, я подсоблял в кузне старому мастеру-инвалиду, заготавливал дрова, пахал и вообще делал всякую колхозную работу. Хозяйство и держалось-то в те годы на нас, подростках, женщинах да пенсионерах, – мужчины все были на фронте. Старший брат Николай к лету 43-го года оканчивал в Магнитогорске ремесленное училище и считал уже себя записным сталеваром.

Узнав о смерти отца, я почувствовал, что не могу отсиживаться в колхозе, мне хотелось бить врага, мстить за отца. Но кому мы были в армии нужны – пятнадцатилетние! И все-таки пошел в райком комсомола проситься на фронт. А там сказали: «Хочешь драться, выучись делу и дерись, браток, ударной работой на Магнитке, там тоже фронт, и еще какой!» Выбора у меня, повторяю, не было. И я поехал по комсомольскому набору на Магнитогорский металлургический комбинат, вернее, в ремесленное училище № 13. Вот и получается, что призвала меня и моих сверстников к мартенам война. Но тогда я еще не знал, что это на всю жизнь.

Нас, будущих горновых, газовщиков, огнеупорщиков, сталеваров, разместили по баракам, холодным, продуваемым насквозь, ремонтировать их было некогда и некому. Только одну неделю мы занимались в училище по нормальному расписанию, а потом перешли на фронтовой режим. До обеда – занятия теорией в кабинетах, с двух дня до вечера – практика у мартенов. Нас распределили по 2 – 3 человека на печь, дали брезентовые спецовки, чуни (была такая обувка из кордовой резины, тяжелая, холодная). Я попал в бригаду с Иваном Дмитриевым, моим одногодком, надежным, добрым товарищем, пришедшим в училище, как и я, по комсомольскому набору. И так уж случилось, что всю дальнейшую жизнь мы с Иваном не расставались, да и судьбы наши схожи между собой, как две искры одного костра.

Работа была непростая. Дело в том, что в первые же недели войны комбинату срочно пришлось осваивать выпуск броневого листа для танкостроительной промышленности. Чтобы выполнить это чрезвычайной важности правительственное задание, нужно было в корне менять производство. До этого мировая практика не знала иных способов выплавки броневой стали, кроме одного – в небольших мартенах с «кислым» подом, способа не очень производительного. Но делать было нечего, пришлось осваивать его.

Варить броню решили в двух мартеновских печах, дуплексным методом: в первой печи получать расплав, а затем в специально оборудованной «кислой» печи доводить металл до нужного качества. Для этого в рекордные сроки переделали обе печи. 23 июля 1941 года сталевар Дмитрий Жуков и мастер Егор Сазонов на третьем мартене дали первую плавку броневой стали. Но нужды фронта в этой продукции были велики, дуплекс-процесс не удовлетворял всех потребностей. И металлурги решили попробовать выплавлять броневую сталь в большой мартеновской печи с основным подом. Дело рискованное, сложное, многие сомневались, удастся ли нагреть высоколегированный металл до нужной температуры, а стало быть, получить его однородным, с низким содержанием серы и фосфора. И вот первая экспериментальная плавка, вторая, третья. И пошло дело – прочнейшую броневую сталь начали варить в основных мартеновских печах, увеличив ее выпуск уже в декабре первого года войны по сравнению с августовским в семь раз. Это был настоящий подвиг советских металлургов, вошедший в аналоги мирового сталеплавления.

Представьте, как нам повезло, мы попали как раз на третью мартеновскую, к тому самому Егору Степановичу Сазонову, который был одним из зачинателей нового метода плавки брони. Наш наставник, как сейчас принято называть учителей, считался опытнейшим металлургом и уже тогда за свою работу был награжден орденом Ленина. К нам, мальчишкам, он относился с поистине отеческой заботой, сочетая ее с высокой требовательностью. Но, что важнее всего, Сазонов видел в своих учениках не мальчиков на подхвате, а будущих сталеваров, завтрашний день Магнитки. Бывало, подзовет к себе и объясняет: «Смотри, Алексей, какая искра – легкая, воздушная, частая, значит, углерода в металле много». А то возьмет пробной ложкой жидкой стали, плеснет на пол – и по форме застывшего блина определяет тепло металла с точностью до десяти градусов. Словом, специалист своего дела он был превосходный, и первыми шагами к мастерству мы обязаны ему.

Учиться и работать было тяжело. Уставали мы после смены так, что сил уже не оставалось ехать в общежитие, забирались в душевую и валились спать прямо на влажный пол. Да и было с чего уставать: тогда печи заправляли вручную, одного магнезита перед плавкой надо было лопатами тонн 5 – 6 перекидать, да раскислителя, да добавок всяких. А инструмент – в основном лопата да носилки. Сейчас такого нет, все подается в печь машинами, и все равно труд сталевара тяжел. А тогда вдвойне тяжелее был. Но ведь весь тыл так работал, с величайшим напряжением, наши сверстники на коксохимическом производстве, на блюмингах, в механических, котельно-ремонтных цехах да, пожалуй, на всем Урале давали по нескольку норм. Нам, мартеновцам, отставать было негоже. Да и комсомол Магнитки не давал нам продыху. Почины, ударные вахты, соревнование за право носить звание фронтовых бригад – все это дело его рук. Комсомол был огромной организующей силой, которая увлекала за собой. Вот и старались мы, плавки давали скоростные, верили: каждая сверхплановая тонна стали – удар по врагу. Но все же горячий цех, он и есть горячий, да и силенок у нас было не ахти как много.

А тут еще голод, постоянный, изматывающий. Молодой, растущий организм, высокие физические нагрузки требовали усиленного питания. Пайкового хлеба не хватало, так мы ловчили – жидкий суп доливали горячей водой, чтобы было его больше. За настоящий праздник почитали, если удавалось разжиться кислой капустой или пачкой концентрата. Как-то во время завалки печи я, обессиленный, заснул на куче еще теплого шлака. Разбудил меня Сазонов. Вскочил я и от стыда не знаю, куда глаза деть. Мастер достал из кармана сухарь, сунул его мне в руку и отошел, ничего не сказав. И помню, до смерти хочется мне этот сухарь съесть, а не могу, совестно перед Сазоновым, перед ребятами.

Вечером мастер позвал нас с Иваном Дмитриевым к себе домой. Поставил на стол угощение – миску вареной картошки (тогда уже у многих рабочих были свои огороды), подождал, пока мы ее опустошили вместе с кожурой. Потом говорит: «А знаете, ребята, что наша магнитогорская сталь – это каждый третий снаряд, выпущенный по врагу, и броня каждого второго советского танка». Ну мы, понятно, рты разинули от удивления и восторга. «Так что мы с вами, – продолжал Сазонов, – будь здоров как с фашистами воюем»... После того вечера мы уже в цех шли как в бой, а в бою, известное дело, надо держаться до последнего.

Надо сказать, что марка нашего училища уже в то время была очень высокой. Помню, как-то стояли мы с другом под утро в очереди отоварить продовольственные карточки. Холодно, зуб на зуб не попадает, мороз шинелишки наши прошибает насквозь. Старушка одна из очереди смотрит на нас с сочувствием и спрашивает: «Что ж, хлопчики, вам одежонку потеплее в училище не справят». А мы так это бодро, весело: «Ничего, мамаша, мы у своих мартенов вечером отогреемся». Кто-то из очереди спрашивает, не из тринадцатого ли мы училища. «Да, – отвечаем, – из него».

«Валяй, пацанва, вне очереди, – авторитетно заявляет какой-то дядя, – будущим сталеварам можно». Мы с достоинством отоварили свои карточки морковью и тут же слопали ее, уж очень были голодны.

В этом незначительном, казалось бы, факте отразилось многое. В Магнитогорске профессии сталеваров и доменщиков вообще в почете. А наше училище, считавшееся лучшим в городе, даже в отрасли, было основной кузницей кадров для горячих цехов, и люди это знали.

Зачем я все это рассказываю? Про голод, например, про холод, про давно, казалось бы, пережитое? Не для того ли, чтобы еще раз упрекнуть в отсутствии у нынешней молодежи тех самых трудностей, с которыми сталкивались мы? Нет, не для того. Тем более что у каждого поколения свои проблемы. Я просто верю, что молодежи небезразлична история рабочей Магнитки, интересен и опыт приобщения к профессии моего поколения. И еще история нашей любви к огню. Именно любви. Не любя своего дела, человек не сварит хорошую сталь, не испечет вкусного хлеба, не создаст трогающей сердце музыки. В этом я глубоко убежден.

Кончилась война, и Магнитка перешла на мирный металл. Мы варили сталь для возрождающихся из руин городов и заводов, для первых телевизионных вышек и опор высоковольтных линий электропередач. И для машин. Нам нужно было их очень и очень много – тракторов, комбайнов, самосвалов, строительных кранов, словом, самых разных машин. И сталь для них нужна была разная, много стали.

Сознание собственной необходимости наполняло нас желанием как можно быстрее освоить все секреты сталеварения. Мы пользовались каждым удобным случаем, чтобы расспросить о чем-нибудь старших товарищей, выведать очередную профессиональную «тайну» у Сазонова.

Летом 1951 года, я помню это очень отчетливо, меня назначили сталеваром и доверили первую самостоятельную плавку. В тот же период я стал членом КПСС. Пора моего взросления кончилась, началась пора взрослости. Казалось бы, не так уж и сложно было сварить 300 тонн обычной конструкционной стали. За девять лет, которые проходил в подручных, какие только марки стали не доводилось выпускать, конструкционная считалась одной из простейших. Вся хитрость, выражаясь языком сталевара, была – «поймать» углерод. Каюсь, хотелось выдать первую плавку быстро, показать, на что способен. Но сдержался, выбрал оптимальный тепловой режим, рассчитал присадки, начал завалку печи. Волновался – словами не выскажешь. Помню, взял пробу – норма. И так мне стало радостно, что я чуть не запел. Словом, выпустил я свою первую сталь качественной. Собрался уже было в душевую, но тут остановил меня Сазонов. «Подожди, – говорит, – Алексей, вот. оставь на память, для тебя эта вещь дороже золота должна быть». И протягивает мне стальной слиток размером с ладонь.

– Храни, это сталь первой твоей плавки.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.