Симфония

Л Платов| опубликовано в номере №310, октябрь 1938
  • В закладки
  • Вставить в блог

Композитор бродит у входа в фойе бледный, осунувшийся от волнения. «Мясковский прошел, - шепчет он товарищам, нервно косясь на двери. - Штейн - берг! Глядите, Шостакович!!». Тревога его растет с каждой минутой. Его беспокоят музыканты, которые репетировали всего два раза. В отчаянии бедняга принимается объяснять это товарищам, чтобы подготовить их к провалу своей симфонии. Провал кажется ему почти неминуемым.

Тем временем наполняется зал. Рядом с профессорами - экзаменаторами усаживаются студенты, пришедшие послушать выпускника. Все в Консерватории знают и любят Володю Бунина, старого комсомольца. Девушки приветственно машут ему цветами. Бодрее, Володя, бодрее! Выше голову! Бунин поднимает голову. «Что бы там ни было, - говорит он, пробираясь в дальний угол, - я уверен в одном: никто не скажет, что симфония надумана. В ней нет ни одного звука, которого я бы не пережил сам».

И пока оркестр настраивает инструменты, а опоздавшие музыканты, гремя пюпитрами, рассаживаются по местам, нам рассказывают историю жизни, которая легла в основу симфонии.

... Часто ночью Володя Бунин вскакивает с постели. Он порывается куда - то бежать, его держат за руки. «Нервы», - говорит он потом, очнувшись, - но правильнее было бы сказать «воспоминания». Они поднимаются со дна памяти, точно болотный туман, зыбкий, призрачный, пугающий.

Иногда Володя боится проснуться. Ему чудится, что он дома, в Скопине, что он еще ребенок, и если откроет глаза, то увидит склоненное над собой злое лицо снохи. Так было однажды. Сноха не могла добудиться его: сон в эти годы крепок. Тогда она ударила его наотмашь. Он ощутил вкус крови на губах - все лицо стало мгновенно мокрым, и испугался. Он выскочил в одном белье на двор, страшно крича, и побежал вдоль улицы. Был март, у заборов лежал желтый снег.

Он жил у братьев из милости, был нянькой, судомойкой, прачкой. Почти не помнил родителей. Отец, колесный мастер, умер, когда Володе не было двух лет, мать - когда исполнилось шесть. А здесь его даже не называли по имени, ему просто говорили «Эй!»

Он помнит себя стоящим среди дровяного сарая и с недоумением разглядывающим старый, заржавленный наган. Только что, опустившись на колени, он приставил дуло к животу и несколько раз нажал курок. Наган остался безответным: что - то в нем, по-видимому, испортилось. Зачем же брат прятал его среди дров? А может быть, Володя просто не умел обращаться с оружием?

Он был тогда подростком. На самоубийство его толкнула зверская порка - наказание за игру без спроса на гармони (ему разрешалось только тренькать на балалайке). Как - то, когда никого не было дома, он попробовал бархатные басы, замирая от наслаждения. Брат узнал о совершенном от соседей, когда вернулся. Шевеля желваками, он приказал бледному преступнику самолично снять с гвоздя и подать ему его солдатский пояс с тяжелой металлической пряжкой...

Скоро Володя Бунин ушел в беспризорные.

Матово блестя на дожде, тянулись к горизонту рельсы. Все вокруг пропахло карболкой. Под выбеленными стенами вокзалов, на мешках, корчились и бредили тифозные. То был 1919 год. На одной из станций - было это, кажется, в Ряжске - Володя пошел на рынок воровать. От голода подвело живот, на лотках лежала соблазнительная требуха, но внимание отвлекла балалайка. Очарованный ею, он топтался подле продавца и приценивался хриплым голосом, хотя в рваных карманах гулял ветер. Сыграв все, что знал, он со вздохом положил инструмент на место.

В это время несколько красноармейцев подошло к ним. Подмышками они несли буханки хлеба, у пояса бренчали солдатские котелки. Они выбирали на рынке хорошую балалайку, но никто из них не умел играть. Продавец, расхваливая свой товар, сделал перебор, сфальшивил, смутился. «Вот мальчишка хорошо играет», - сказал он, указывая на робкую фигурку, жавшуюся к лотку.

Володя сыграл несколько полек, вальс «Ландыш». Красноармейцы похваливали, удивлялись, а после окончательно растрогавшей их песни «Умер бедняга в больнице военной» решили, что и мальчишка должен ехать с эшелоном. С базара они ушли, обнявшись, и счастливый Володя играл на балалайке приличествующий случаю «маршок».

Эшелон двигался на колчаковский фронт с песнями и смехом. Красноармейцы учились у Володи игре на балалайке. Сдвинув в кружок стриженые и бритые головы, с напряженным вниманием следили они за проворными пальцами своего юного учителя. Колеса аккомпанировали в быстром темпе. Позвякивали в стойке винтовки. Колеблющийся свет фонаря выхватывал из темноты добрые суровые лица, озаряя на секунду, и опять погружал во мрак.

На одном из полустанков Володя случайно отстал от эшелона. Оборвалась струна на балалайке, он отправился на поиски новой, возвратился - и не увидел родной теплушки. Перрон был пуст. Опять он остался один.

Семафоры кивали ему своими круглыми головами. Он ехал, слезал, снова ехал, спрашивая у встречных, как добраться туда, где лучше жить. Он устраивался на буферах, на крыше или выкапывал среди дров в тендере ямку и свертывался там в клубок. Вокруг кипела гражданская война, а однажды целую ночь они мчались сквозь горевшие леса, зажженные артиллерийским огнем. Полыхавшие оранжевые стены стояли по обеим сторонам пути, в небо летели искры; Володя несколько раз просыпался и снова засыпал в своей ямке, только под утро исчез удушливый запах гари.

На одном из перегонов, где - то под Сызранью, его сбросили с товарного поезда, шедшего под уклон.

Это случилось так. Пьяный кондуктор - дюжий мужчина с щегольскими усами - ночью разыскал Володю в его норе и пообещал ссадить, если еще увидит. Володя тихонько пробрался по крышам на заднюю площадку. Он очень боялся кондуктора, но колеса успокоительно стучали, и он задремал, прикорнув на ступеньке. Потом открыл глаза. Мимо проносились березки. Он стал тихонько насвистывать печальную, очень понравившуюся песенку «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет...» и вдруг смолк.

Неосторожным движением он обнаружил себя. Раздалась мерзкая ругань, и он увидел кондукторские усы. «Слезай, приехали», - крикнул кондуктор и ударил его по голове...

На утро его подобрали в беспамятстве крестьяне и выходили с трудом.

В городе Кургане Володю определили, наконец, в детдом.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены