К Толстому в Ясную Поляну бросился Гаршин, потрясенный неудачной своей попыткой заступиться за приговоренного к смерти. Они встречаются 16 марта 1880 года. Гаршин до конца жизни будет помнить счастливую ночь, когда с глазу на глаз беседовал с Львом Николаевичем. Но и в жизни Толстого встреча с Гаршиным – навсегда доброе воспоминание. В эти годы духовные искания всей жизни Толстого начинают «обрастать плотью», закрепляются в слове, в его философско-нравственных сочинениях. Неспособность жить благополучно, жить для себя в мире жестокости, насилия, несправедливости зовет его к мучительным поискам иных основ общественного устройства. Вскоре после встречи с Гаршиным Лев Николаевич запишет в дневнике разговоры вокруг: «Вешать – надо, сечь – надо, бить по зубам без свидетелей и слабых – надо, народ как бы не взбунтовался, страшно»... И прибавит: «Кто-нибудь сумасшедший – они или я». В такую пору встреча с человеком гаршинской закваски, с самим Гаршиным для Толстого дорога и желанна.

Способность творить возвращается к Гаршину лишь летом 1882 года; это лето по приглашению Тургенева он проводит в Спасском-Лутовинове. «С первых чисел мая я уже в деревне... – зазывает его Тургенев. – Я и в прошлом году рассчитывал на то, что авось вы у меня погостите; а уже в нынешнем вы наверно мне не откажете. – Воздух там отличный, гулять есть где – спокойствие и тишина полные... Словом все, что нужно для того, чтобы окончательно поправиться и работать». Тургенев не приедет в любимое Спасское ни в первых числах мая, ни позже. Он вообще больше туда не приедет. Лично познакомиться с «наследником» ему не суждено. В письмах он ободряет Гаршина, побуждает его к работе, а в те же дни в послании к поэту Полонскому печально пророчит: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу – родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу». Чуть более года спустя Гаршин напишет, возвратившись с похорон Тургенева:

Исчезнут все венцы, престолы,

Порфиры всех земных царей.

Но чистые твои глаголы

Все будут жечь сердца людей...

А пока он в Спасском-Лутовинове, и все здесь – дом, сад, аллеи, холодный пруд, в котором отражаются устремившиеся к небу старые деревья, поля, рощи, овраги, поросшие серебристым кустарником берега извилистой речки (все давно знакомое по тургеневским романам, рассказам и повестям), обстановка комнат, где предмет всякий помнит хозяина и словно таит его присутствие, письменный стол в кабинете, полки с книгами, старые журналы с меткой «ВБ» (некогда они принадлежали Виссариону Белинскому) – все здесь, воздух самый, все толкает к перу. Он снова начинает писать, будет писать еще шесть лет, понемногу, с перерывами (и всякий раз отчаяние, что навсегда перестал!), но болезнь окончательно не отступает, то и дело возвращается, упрямо сживает его со свету. Болезнь неизлечима...

Жизнь каждое мгновение бьет «по тем же самым ранам и язвам, какие давно уже наложила та же жизнь на мысль и сердце», – объясняет Глеб Успенский в статье «Смерть В. М. Гаршина». «...Один и тот же удар по одному и тому же больному месту, и непременно притом по больному, и непременно по такому месту, которому надобно «зажить», поправиться, отдохнуть от страдания; удар по сердцу, которое просит доброго ощущения, удар по мысли, жаждущей права жить, удар по совести, которая хочет ощущать себя». Ну как ему уцелеть, когда не умеет, не может «прятаться за стенами», во что бы то ни стало должен подставлять под удары сердце, мысль, совесть...

«Я начала думать», – говорит о себе героиня в первой же строке рассказа «Происшествие». Это – начать думать! – формула завязки большинства гаршинских рассказов. О чем бы ни писал Гаршин, он в конце концов размышляет над одними и теми же жгучими вопросами об утверждении добра и борьбе со злом, о жизни единичной и общей, о стоящей перед каждым необходимости нравственного выбора. Он мучается, страдает, не знает ответа, но знает: вопросы эти нужно задавать «каждый день, каждый час, каждое мгновенье», нужно, чтобы они не давали людям покоя, заставляли думать людей, будили их совесть.

Герой рассказа «Художники» молодой живописец Рябинин не желает, не может запечатлевать «прекрасные позы». посвятить свое искусство «воспроизведению изящного в природе» – он одержим стремлением с помощью искусства нести в мир новую нравственность и тем изменить мир. Он пишет «Глухаря», рабочего-заклепщика, который, сидя в котле, удерживает грудью заклепку и принимает на себя удары молота: «постоянно повторяющийся, страшный удар обрушивается на котел». Изобразить такое на холсте, наверно, невозможно, но совесть Гаршина требует, чтобы мир слышал эти бесконечно повторяющиеся удары, чтобы содрогался и корчился с каждым ударом, чтобы перед картиной Рябинина делалось «за человека страшно». Видя того, кто постоянно подставляет грудь под удары, люди должны задуматься о неблагополучном мире, в котором живут. «Я вызвал тебя... из душного, темного котла, чтобы ты ужаснул своим видом эту чистую, прилизанную, ненавистную толпу. – обращается художник к своему творению. – Приди, силою моей власти прикованный к полотну... Ударь их в сердце, лиши их сна, стань перед их глазами призраком! Убей их спокойствие, как ты убил мое...»

«Его погубила не грубая сила русского деспотизма, а моральные страдания, порожденные условиями, которые создал этот деспотизм», – напишет Степняк-Кравчинский.

Последние дни Гаршина озарены великой радостью: он успевает прочитать «Степь» Чехова; счастливый, повторяет он всем и всюду, что в России появился писатель, который оправдает великие надежды русской литературы.

Гаршин недолго прожил и немного написал, но все им созданное исполнено великой любви к людям, ненависти ко злу, решимости бороться с ним во имя того дня, когда «распадутся железные решетки», когда «весь мир содрогнется, сбросит с себя ветхую оболочку и явится в новой, чудной красоте».

«...Лицо почти героическое, изумительной искренности и великой любви сосуд живой". М. Горький

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.