Сигирия

По синим жилкам Индрушки и Васеньки, по синим, хоть разные – белая и темный – бежала удивительная кровь: сингальская и русская. Случись такое тысячу лет назад, пошла бы по миру легенда о любви короля и заморской королевы, об их удивительных детях.

Но земной шар теперь совсем маленький, сказочным королевствам нет на нем больше места. Зато есть хорошая правда жизни: полюбили два человека друг друга и вопреки природе, богам, пространству, границам соединились и родили детей.

А детям будут дороги оба народа, народ матери и народ отца. В спальню вошел муж, взял Анну за руку, и они пошли пить самый прекрасный в мире чай. Муж ни о чем ее не расспрашивал. Она сказала сама:

– Годика через два ребятишки подрастут – надо повезти их на мою родину.

– Они должны поиграть в снежки, как играла их мама, – улыбнулся муж.

– И чтоб на санках покатались! С горок! Чтоб дух захватило.

Ночью во сне Анна проваливалась в горячую бездонную яму. От ужаса она собралась в комочек и падала все стремительней, стремительней. И ведь знала: чтоб затормозить падение, нужно распластаться, но страх был сильнее смерти... До смерти же было недалеко. Жар пронизывал до костей, дыхание было потеряно, сознание проваливалось – так ей чудилось. Она поняла: спасение в одном – проснуться.

Проснулась, села и сразу вдруг вспомнила.

– Они улетают сегодня ночью.

Метнулась к туалетному столику, зажгла ночник. До отлета чуть меньше часа. Пятьдесят четыре минуты. Они уже на аэродроме. Проходят таможенный досмотр. Одеваться! По привычке – гребенкой по волосам, но тотчас бросила гребень. Господи, до красоты ли?.. И спохватилась: «А как же? Нет, без красоты нельзя! Они должны запомнить меня, мое лицо!»

Анна села на корточки, выглядывая в полумраке на темном ковре темный гребень.

Чтоб хоть как-то сэкономить время, шаря рукой по полу, другой принялась стаскивать ночную рубашку.

Гребень нашелся. Она стояла перед зеркалом и глазами злой колдуньи разглядывала себя.

«Хороша! Хороша! – твердила она в полуистерике. – Да что нее это я стою?»

Анна принялась расчесывать волосы, искать ленту, надела туфли. Скинула. Стала натягивать чулки. Зачем чулки – в жару, ночью? Все-таки натянула. И вдруг, придя в необычайное спокойствие, принялась пришпиливать и застегивать все пуговицы, «молнии» и заколки.

Ее потянуло в детскую, но она не позволила себе войти. Постояла у двери, силясь услышать дыхание детей. Открыла спальню мужа. Муж лежал лицом вниз. Анна плотно притворила дверь, постояла, послушала и, ступая на носки, вышла в сад, в теплую густую мокроту тропической страны.

Все еще в оледенении недоброго своего спокойствия она выехала на улицы Коломбо. Поехала крадучись, прижимаясь к тротуарам. И сама не знала, почему. Мелькнули часы. Анна сравнила время на электрических часах машины, поглядела на ручные. Что не, ей хотелось опоздать. Но и попрощаться. И чтоб они запомнили ее лицо. Чтоб они запомнили! Чтоб они рассказали... Но вот что они должны были рассказать? Кому?

Анна рванула машину за крылья, требуя полета. Машина полетела, дорожные огни слились в огненные полосы.

Взгляд на часы – поздно, но скорости не сбавила.

Когда машина подкатила к аэродрому, самолет, задирая носом небо, выпрыгивал из земных тягот. И выпрыгнул и пошел над океаном. Анна пустила машину вслед за ним, к океану. А когда ехать было некуда, выскочила из автомобиля и побежала. Сбросила туфли на ходу, но вслед за дорогой оборвалась сама земля. Океан пополз к ее ногам, кутая колени, бедра, грудь в голубую нежную пену. Она даже поплыла, взмахнула раз-другой руками, но ее тотчас хлопнуло волной. Перевернуло, потащило, кинуло на отмель. Анна привстала, но ее опять толкнуло волной. Но теперь она послушалась, отошла чуть подальше. У самой кромки прибоя легла навзничь. И зарыдала.