Судьба свела меня с этим человеком за несколько часов до его смерти.

Ах, если бы знать... Мы говорили по делу, не стремясь преодолеть барьера одних деловых отношений, речь шла о публикации в «Смене» повести «Фамильная реликвия»; о том, что и как надо бы. доделать в рукописи, но доделывала повесть уже вдова писателя...

Почему мы всегда так заняты, куда-то спешим, поглощены заботами, которые не дают приблизиться друг к другу, ведь это так просто – приблизиться: люди же говорят меж собой, – что за беда, будто незнакомые, – люди же!.. Признаться откровенно, без реверансов задним – и запоздалым! – числом, короткий наш разговор с Анатолием Александровичем Жареновым склонил чашу весов в его пользу. Повесть нравилась, правда, требовала доработки, к тому же автора в журнале не виОели в лицо, прислал он рукопись по почте с краткой запиской – как-то уже отвыкли мы от такого, – не настаивал ни на чем, не требовал и, скажем так, беспокойного отношения не создавал... Разговор наш тот начался вяловато, но вдруг в какой-то миг стало стыдно: вот человек, который ничего не требует, он просто написал хорошую повесть, нужны, доделки, – что ж в том необычного? Я умолк, слушал человека, которого видел впервые, и услышал достоинство, увидел серьезность, увидел прямоту...

Пусть простит меня читатель за подробности нашей первой и единственной встречи. Пусть не осудит строго – немало ли прав у меня, чтобы предварять публикацию его повести. Наверняка наберется немало людей, знавших Анатолия Александровича как следует. Но я берусь за это предисловие не из нескромности. Из чувства долга. Из чувства долга перед хорошим человеком и талантливым писателем. Надобно снять шляпу перед одним из тех скромных российских писателей, что живут вдали от столицы, работают кропотливо и совестно, приумножая достоинства отечественной словесности, не суетятся, не говорят громкоголосо о себе и от этого ничуть хуже не становятся, не становятся меньше, незначительней.

Анатолий Александрович всего-навсего пять лет проработал на положении профессионала, в 1971 году вступив в члены Союза писателей. Опубликовал роман «Яблоко Немезиды», повести «Частный случай» и «Обратная теорема», еще один роман – «Парадокс великого Пта». Вот все, что увидело свет при его жизни. «Фамильную реликвию» публиковала вдова... Словом, Анатолий Александрович был вроде бы приверженцем детектива. Тому доказательство и повесть «Выстрел из прошлого».

Но вот что интересно. Детективы Жаренова написаны так, будто они вовсе и не детективы. Его книги серьезны, реалистичны, его интересуют характеры, их исследование... Его интересует социальная сфера, в которой живут его герои. После смерти Анатолия Александровича, неожиданной. происшедшей в поезде по дороге домой, в городок Новозыбков, я много раз мысленно пытался воссоздать его психологический и творческий портрет и всякий раз испытывал чувство неудовлетворенности. Что-то не сходилось. Не получалось из Жаренова только «детективщика» при всем уважении к этому жанру. Что-то оставалось в тени.

Потом я получил письмо от Софьи Иосифовны Пашковой, вдовы писателя, в котором прочел очень важные строки. «Возможно, в литературе, – написала мне Софья Иосифовна, – точнее, в тех жанрах, в которых он работал, не раскрылись полностью его способности... В последние годы он настойчиво думал о социальном романе. Судьбы тех, кто пришел с войны, ответственность перед навернувшимися и живущими, перед собой – вот что его волновало».

Это письмо послужило ключиком к моему пониманию личности Анатолия Александровича Жаренова. И я призываю читателя, после того, как он перевернет последнюю страницу «Выстрела из прошлого», обратить взгляд в туманную – теперь навсегда – даль несбывшихся замыслов писателя.

В Жаренове категории «человек» и «писатель» были слиты воедино и сплавлены намертво. Никаких раздвоений.

И здесь я, человек, не знавший Анатолия Александровича в быту, хочу предоставить слово его вдове, которая по моей просьбе специально для этого предисловия написала несколько строк. Сама Софья Иосифовна, а я с ней полностью согласен, называет их, несомненно, субъективными. Хочу лишь только заметить, что субъективность – весьма достойное человека свойство.

«Главные черты характера – скромность и порядочность, предельная честность и в мелочах и в самом серьезном. Если пообещает – непременно сделает. Но чаще делал, не давая обещаний.

Был он человеком несколько замкнутым, немногословным. На сближение с людьми шел трудно. Поэтому обычно в новом коллективе к нему поначалу относились настороженно. А по прошествии времени за ним неизменно-. устанавливалась репутация самого порядочного человека. Так было всюду, где мы с ним работали.

Анатолий Александрович был человеком широко, я бы сказала, энциклопедически образованным. Главным содержанием жизни его всегда была работа. А последнее время вообще работал без отдыха – словно чувствовал, что ему мало отмерено...

Был он гостеприимен, щедр. Охотно шел на помощь людям. Но сам старался не быть никому обязанным, никого ничем не обременял. Это было его непременным правилом и в личной жизни и в деловых отношениях.

При всей своей деликатности, мягкости (он многое умел людям прощать) был он не только принципиальным в истинном, высоком смысле этого слова, но и отважным. Он мог, если был убежден, что прав, выступить на собрании и сказать прямо, без уверток, что он думает по самому «скользкому» вопросу, не заботясь о том, что его точка зрения противоречит иным взглядам. Говорил всегда кратко, четко, определенно. И при этом никакой крикливости, аффектации. Спокойно, доказательно, аргументированно. Был непримиримым противником демагогии.

Он остро чувствовал чужую боль. Любил животных. Бродячие псы всегда получали от него подачки под нашими окнами. У нас был Барс – восточноевропейская овчарка. После думки – осложнение – начались припадки. Болел девять месяцев. Все наши старания вылечить ни к чему не привели. Барса разбил паралич. Три дня он лежал в столовой, не мог умереть, мы только переворачивали его с боку на бок да промывали пасть. А Анатолий Александрович сидел в спальне, и губы у него подергивались. Барс был членом нашей семьи.

Неприятная черта характера. Совершенно непреоборимое. Но где кончалась верность своим жизненным установкам и где начиналось упрямство, я так и не разобралась».

На этом можно и оборвать. Поставить точку. Но точку поставить невозможно. Даже закончившаяся жизнь хорошего человека имеет продолжение в других – в его близких, в данном случае – в его читателях.

Поэтому вместо точки я ставлю многоточие. Анатолий Александрович Жареное был фронтовиком. Прошел войну от «а» до «я» – с 1941 до 1945 года. Человек, прошедший войну и взявший перо, чтобы сказать свое слово, не может сказать его всуе.

Слово это звучит, оно с нами.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.