Вот он университет - вот как он выглядит и какою таблицею отвечает на ту жажду, утолить которую ты пришел в его стены... Чуть подновленная номенклатура. Но разве наука имеет какое - либо соприкосновение с революцией? Разве могут подвергнуться какой - либо переплавке научные истины?
И когда прозвенел звонок, прервавший нить моих размышлений, когда распахнувшиеся двери выбросили говорливые группы молодых людей, мне показалось, что меня застали врасплох, что возникшие вокруг шум и движение как бы снопом ослепляющего света выхватили меня из - под прикрытия и странной ежащейся фигурой поставили в поле зрения всех этих незнакомых мне людей.
Несколько минут смущенного оцепенения - и вот мой взгляд улавливает привлекшего его своею уединенностью человека, робковато пристывшего у одной из дверей. Подхожу, завязываю разговор. Мой собеседник признается в таком же своем смущении. Становится легче. Нас - двое. Это уже не мало.
Но мы все еще чувствуем себя дикарями, попавшими к белым, мимо нас продолжает двигаться отдельный от нас мир, сросшийся с протяженностью этих коридоров, с кубатурой этих аудиторий.
В тот же вечер и в два три следующих мы без разбору, без всякой системы бродим из аудитории в аудиторию, слушаем лекции в самом невообразимом сочетании: тут и статистика, и литература, и логика, и товароведение.
Но вот мы перестаем быть беспризорными поплавками и прикрепляемся к своим аудиториям. Поле наших наблюдений сужается, мы начинаем приглядываться к окружающим, запоминать лица, учимся различать их между собой.
Казалось, чего проще, можно было подобрать еще двух - трех товарищей и в узком их круге предаться прилежному вниманию наукам.
Но все в окружающих заставляло проснуться какому - то ревнивому чувству.
С часом каждого дня становилось ясно, что нас окружает глубоко - тыловая молодежь, сынки и дочки старорежимной квалифицированной интеллигенции, которая всем своим существом ненавидит революцию, прикрываясь академической замкнутостью. И они верховодят всею остального аполитичной, безвольной, сырой массой младшего студенчества, как - то даже вовсе не вжившегося в самый факт революции.
Новая среда была положена на весы твоих симпатий и ненависти.
В первый момент трудно было предвидеть, какою динамическою практикою заполнится простой факт нашего появления в вузе. «Мы пришли учиться» - так выговаривалось словами, но для времени, мною описываемого, это неизбежно означало: «Мы пришли продолжать революцию, мы пришли сделать так, чтобы можно было учиться». И такая динамичность нашего «хочу» неизбежно должна была притти в открытое столкновение не только со всем тем статическим, «неприкосновенным», что накопилось в традициях старого университета, но и с тем, что добавочно мобилизовал он, предчувствуя наступление по всем его фронтам.
В то время, как революция уже успела победоносно завершить огромный и решающий период своего развития, в университете не только жил, но и, можно сказать, процветал «Февраль». И наш приход совпал с наступлением открытой классовой борьбы в стенах университета, совпал с тем, что можно было бы назвать вузовским Октябрем.
Где - то в глубине университетской системы, в которой мы еще плохо разбирались, уже существовал какой - то центр, который подготовлял ее завоевание. Этот аппарат еще не всплыл на поверхность отношений, он еще не оброс исполнительными кадрами, он еще не выпустил свои щупальца к массам. Но его работа, его поиски быстро контактировались со стихийно возникавшим стремлением организоваться, которое испытывал каждый из нас, входя в соприкосновение с молчаливой, со скрытой организованностью чуждой нам части профессуры и студенчества.
И поэтому в ответ на их систему закулисных сговоров, в ответ на работу их «тайных кабинетов», которая выражалась в квартирном сообщничестве их с профессурой и в создании клеветнической паники среди широких масс, - мы довольно скоро смогли выступить с созданием открытых студенческих общественных организаций.
Как всякая революция, революция в вузе должна была найти опору в массах, должна была завоевать эти массы и уже в творческом напоре их завершить свое движение.
В закипающий противоречиями котел вузовской жизни, в его помутневшую и вспухшую пучину были брошены эти только - что родившиеся организации, сами раздираемые противоречиями, еще напитанные враждебностью внутри себя. Но с первых же дней их - вначале еще голый и ломкий - костяк вклинился в водоворот страстей, мнений, отношений, рассекая беспорядочное движение его волн. Трудно восстановить последовательность вызванного дальнейшего движения, но отдельные его моменты оставили неизгладимое впечатление.
Мало ли было фамилий, имен, лиц. Но если и теперь разбудят меня сонного в тот момент, когда мне может быть снится смертельное падение в бездну, я и в этой неожиданности не растеряюсь и не только назову ее фамилию, но и опишу всю ее внешность.
Каракулевый, слегка поношенный сак, возбужденно мерцающий взгляд темных, несколько раскосых глаз, сдержанно - раздраженные интонации голоса. Это - Л., студентка Л., которая навсегда олицетворила для меня ту молодежь, которая осиным гнездом уцелела в подернувшихся паутиной за годы гражданской войны стенах вуза.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Первый комсомольский кино - фильм