На голове они носят картонные шлемы с рожками, чтобы все видели, что они трусливы, как козы. И еще они носят табличку «Я слабак». И это же они должны писать с полудня до вечера, только это, сотни, тысячи раз.
Они ходят в испачканных мундирах и не смеют ни мыться, ни бриться. Да, мы видели этих бедных ребят, которые, как и мы, хотели принадлежать к элите, а потом прыгали, как кенгуру. Только не оказаться «слабаком». Сжать зубы. Только дойти, а там будь что будет.
К полудню пятого дня пешком и украдкой на «товарняке» мы преодолели 800 километров и вышли к плотине. Как только стало темно, мои товарищи напали на постовых, усыпили их хлороформом и уволокли из опасной зоны, тем временем четырьмя зарядами взрывчатки я взорвал плотину. Нас отвезли назад в училище. Мы были измотаны вконец, усталые, как собаки, и голодные. В мозгу билась только одна мысль: поспать и поесть. И еще одна: никогда не быть в настоящем деле. Потому что там тебя никто не отвезет домой, когда поручение выполнено. Если тебя куда и отвезут, то только на расстрел.
Мы получили свои нашивки, и нас в последний раз собрал командир перед отправкой в часть. На прощание он сказал: «Теперь вы окончили училище. Вы относитесь к элите нашей армии. И вы должны быть достойны этого отличия. Вы должны выполнять любое поручение, в чем бы оно ни заключалось».
Отныне Уиллард Валентини связал себя с исполнением самых гнусных замыслов агрессивных кругов США. Он получил свою нашивку. И стал рядовым черной гвардии Пентагона. Диверсантом, шпионом.
Но прежде ему приходится понюхать пороху.
В 1950 году он попадает в Южную Корею, на фронт.
Старшему сержанту Уилларду Валентини говорят, что это будет просто небольшое «полицейское мероприятием И еще ему говорят, что он должен защищать южных корейцев. Вскоре он увидел, как это происходит на деле.
В первых ожесточенных оборонительных схватках наш батальон потерял половину своего состава. Были убиты командир роты и много других офицеров.
Конвой второй дивизии со своими танками, грузовиками и орудиями преодолел цепь холмов и уже добрался до понтонного моста, но остановился в пятистах метрах от него, как мышь перед Эмпайр стейт билдинг. Он не мог сдвинуться ни вперед, ни назад. Вся равнина была запружена беженцами — женщинами и детьми; мужчин было совсем мало, только старики. Повозки, запряженные быками, ручные тележки, коровы, люди, люди...
Через бинокль я посмотрел на холмы перед нами, а потом снова на мост и увидел, как отчаянно жестикулируют офицеры, как полковник Стек отдал приказ, как развернулся танк, подъехал на 50 метров к мосту и выставил четыре тяжелых пулемета. «Они с ума сошли! — подумал я. — Если они теперь начнут стрелять, паника захватит всех, и тогда уж никто не выберется». Но я был на холме, а там, внизу, распоряжался Стек. И вот затрещали пулеметы, расстреливая беженцев. Они стреляли трассирующими пулями. Предназначенными для самолетов. По бурной, мутной реке поплыли трупы. Мертвые на мосту, под мостом; двести, триста трупов. Конвой подошел к мосту. Грузовики переехали через мост, за ними танки, за ними мы. За нами саперы подготовили взрывчатку. Вот уже бросились беженцы, вот они уже достигли моста, и тут взорвались заряды, куски понтонов поплыли по серой вечерней реке. Все. Батальон организовал отступление. Только не оглядываться, не смотреть назад, не думать о происшедшем. Вперед, перед нами Хам-хунг, корабли, спасение.
После фронта Валентной проходит службу в Форт-Брэгге (Северная Каролина), центре подготовки седьмой группы войск особого назначения. Он командир роты связистов. Но первое задание, которое он выполняет, не имеет ничего общего со связью. В 1953 году его роту посылают в Панаму. Зачем? «Там студенты играют умалишенных... тре6уют национализации. Правительство не может с ними справиться». Это ответ шефа Валентини.. полковника Хеммриха
Какие же чувства испытывает участник подавления нацио¬нально-освободительного движения?
Мои солдаты насадили штыки, зарядили винтовки, подготовили гранаты со слезоточивым газом, надели газовые маски. Мы шли клином.
Наша «стрела» сметала людей с улиц, с каждого тротуара. Из домов слышалась канонада оскорблений: «Янки, гоу хоум!» Но на улицах демонстрантов не было. Слава богу) Может быть, все обойдется. Я уже однажды в 1948 году в Штутгарте помогал разгонять демонстрантов. Тогда я шагал с краю, готовый заменить командира роты. Но ничего не произошло. Капитан Штикелс приказал тогда дать по одному выстрелу из поддерживавших нас танков «М-26» по вокзалу, и на этом все кончилось. Но на этот раз с нами не было танков, и мы не были победителями, всесильными оккупационными властями. Здесь мы были непрошеные гости, «проклятые янки».
Мы приблизились к университетской площади. Демонстранты волновались. Все повернулись к нам спиной. Остальные части, благодарение богу, были уже на месте. Я дал приказ подготовить гранаты с газом, и мы стали постепенно продвигаться вперед. Безоружные, не ожидавшие нашего появления студенты ничего не могли нам противопоставить. Через три часа мы уже вернулись в зону канала. Мы оставались еще неделю, но больше нам выступать не пришлось. На этот раз. Через 4 месяца я снова должен был лететь с моими людьми из Форт-Брэгга в Панаму.
1954 год. Над Тихим океаном поднялся ядовитый гриб американской водородной бомбы. Мир потрясен чудовищный варварством этого испытания. Четыреста невинных жертв. Японские рыбаки видят, «как солнце встает на западе», и умирают под радиоактивным дождем. 3 условиях бурного общественного протеста американскому правительству трудно продолжать человекоубийственные испытания. Трудно подобрать людей и для работы на «атомном полигоне» в Неваде, где запланирована новая серия взрывов. В ноябре 1954 года Уилларда Валентини направляют на полигон с заданием наладить связные коммуникации. «Вы вернетесь до того, как начнут расти грибы», — успокаивают его.
В 1-м номере читайте о русских традициях встречать Новый год, изменчивых, как изменчивы времена, о гениальной балерине Анне Павловой, о непростых отношениях Александра Сергеевича Пушкина с тогдашним министром просвещения Сергеем Уваровым, о жизни и творчестве художника Василия Сурикова, продолжение детектива Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Поговорим о «культуризме»