Сестра

Евгения Аграновская| опубликовано в номере №1445, август 1987
  • В закладки
  • Вставить в блог

Генка Лебедев. Весельчак, танцор, гитарист. Это он раздобыл на Новый год елку и придумывал карнавальные костюмы. Для Аллы Генка «сочинил» наряд феи — из списанного парашюта: «Алька, принеси мне удачу в новом году!»

Его доставили в госпиталь после рейда: подорвался на мине. Он жил еще двенадцать часов и умер, так и не придя в сознание. Это случилось в пятницу. Этот день Алла как сейчас помнит, потому что по пятницам — по обыкновению — шел прием мирного афганского населения. И она должна была помогать на том приеме.

Алла нашла начальника госпиталя, не выдержала:

— Я не могу! Слышите? Не могу и не хочу их видеть!..

— Кого? — тихо переспросил он, глядя на нее воспаленными глазами. — Кого ты на хочешь видеть — больных? Вот их? — И кивнул головой в сторону коридора.

Алла машинально глянула туда же. Терпеливо дожидался своей очереди разный люд: дехкане, ремесленники, женщины с детьми. Детей было особенно много. Впереди всех сидел мальчишка лет тринадцати и нянчил руку, обмотанную грязными тряпками. Они встретились главами только на секунду. Повернувшись, Алла пошла в свою лабораторию. К своим больным.

В советском госпитале появлялось немало местных жителей. Люди верили «русским докторам». И советский госпиталь принимал всех, «без фильтра», прямо с улицы. У многих пациентов были опасные заболевания: открытая форма туберкулеза, желтуха, сыпной тиф, лепра. Риск огромный. А случалось и такое. Приходил больной, жаловался на обострение радикулита. Его просили раздеться. Он снимал куртку — из кармана вываливался пистолет. Не моргнув глазом, «пациент» клал его рядом с одеждой. Стягивал рубаху — все тело белое, в то время как лицо и руки черны от загара. На плече — характерная потертость от постоянного ношения винтовки. Грудь и спина — в шрамах от старых ранений. Спрашивали его: где же ты в такую жару застудил поясницу? Молчание. На вопрос об адресе, о том, когда может прийти в следующий раз, отвечал уклончиво, мол, родом из дальней провинции. Но все было очевидно и без слов — отсиживался в горной ледяной пещере. Душман. Однако больница есть больница — военная она или гражданская. И главная обязанность медика — помочь страждущему.

«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей... и всеми богами и богинями, беря их в свидетели... Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство...»

Год жизни в чужой, знойной стране. Скучали ли девчонки по дому? Не то слово. В свободные минуты говорили, говорили и не могли наговориться — каждая о своем городе, доме, семье. Алла считала дни и, кажется, часы до отъезда в отпуск. И вдруг такая напасть — заболела. Пятнадцать дней колотило ее в лихорадке. Потом была страшная слабость. Время от времени она забывалась и в забытьи видела Москву, улицу Горького, фонтан рядом с памятником Долгорукому, пломбир в вафельном стаканчике.

Конечно, здесь мороженого не было и в помине. Выхаживая Аллу, подруги не только не отходили от нее ни на шаг даже ночами (после работы, после изматывающих суточных дежурств), но даже умудрялись добывать где-то неслыханные по здешним понятиям деликатесы — кусочек селедки, например, или тульский пряник. Так заботиться умела только мама. Там, далеко, в мирной жизни. Здесь, на войне, так заботились друзья.

Когда спустя какое-то время Алла, дождавшись наконец-таки отпуска, оказалась дома, то уже через пару дней затосковала по своим девчонкам, по своему госпиталю. Она вернулась, не догуляв отпускной недели.

Следующий год службы в Афганистане готовил еще много испытаний. Приходилось тяжко, и казалось: все, это предел человеческих возможностей. Разлука с близкими, с Родиной — длительная, отягощенная постоянным ощущением опасности, натянутыми, как струны, нервами, помноженная к тому же на адский климат, — все это становилось порой невыносимым. Чудом миновала ее шальная пуля, попадала и под минометный огонь, когда в БТРах ездили они проводить диспансеризацию. И все равно о том времени теперь вспоминает, как о самом счастливом.

Афганистан научил Аллу и ее подруг очень важным вещам. Воспринимать чужую боль, как свою. Делить все поровну: от банки тушенки до сухаря. Быть друг перед другом как на ладони: открытыми и честными. Чувствовать, что легче кому-то одному бывает только за счет остальных, и потому нельзя позволить себе перекладывать собственную ношу на плечи товарищей.

Но как же непросто оказалось эти немудреные и великие законы, рожденные трудной военной действительностью, пронести в мирную жизнь и сохранить в ней!.. Алле вспоминались рассказы отца, ветерана Великой Отечественной, о том, как он и его ровесники, молодые тогда ребята, попав в мирные будни, никак не могли «притереться» к мирной жизни. В каком находились душевном смятении. И какие у них возникали драмы внутренней, психологической перестройки, которую далеко не каждому дано было выдержать.

С Аллой происходило теперь нечто похожее. Вернувшись из Афганистана, она тяжело привыкала к беспечной московской жизни, не могла мириться с вещами, на которые раньше и внимания-то не обращала. Ее глубоко ранили подхалимство и чванство, бездушие и бюрократизм.

Она обивала пороги различных учреждений в Московской области, по месту своей прописки, для того, чтобы получить необходимые документы. Обидней всего оказался итог: по чьему-то бездумному распоряжению на медиков, выполнявших интернациональный долг в Афганистане, льготы военных не распространялись. Хотя и не в льготах было дело. В отношении.

— Скажите, пожалуйста, — выговаривали Алле томные конторские барышни, — ветеранскую книжку ей подавай!.. Небось, и так заработала прилично. Платили-то чеками?

От таких разговоров становилось больно. Но вдесятеро больнее, когда о деньгах заводили разговоры друзья. На каких весах взвешивали эти люди то, что пришлось пережить девчонкам-медсестрам, мальчишкам-ветеранам?

Когда Аллу деловито спрашивали о заработках, ей вспоминались голодные глаза афганских детей. Когда интересовались «дефицитом», в памяти вставали раненые, убитые солдаты... Как будто какая-то пропасть пролегла между нею и ее ровесниками.

— Ничего, пройдет, — утешал Аллу отец. — Просто ты стала намного старше за эти два года.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Рассказ о молодом художнике

Который успел постареть, прежде чем добился первой выставки

Вопреки инструкциям

Создано средство для лечения раковых заболеваний