Сергей Тюленин

- Фенбонг! Что хочет эта женщина? - сказал старший из офицеров большому рыхлому унтеру с золотыми зубами и в очках в светлой роговой оправе. И легковые машины отбыли.

Эти очки в светлой роговой оправе придавали эсэсовскому унтеру вид, если не учёный, то, во всяком случае, интеллигентный. Но, когда Наталья Алексеевна обратилась к нему со своей просьбой и даже попыталась говорить по-немецки, взгляд унтера сквозь эти очки прошёл как бы мимо Натальи Алексеевны. Сиплым голосом он позвал солдат, и они стали выбрасывать больных во двор, не дожидаясь, пока истекут обещанные полчаса.

Они вытаскивали больных на матрацах или просто, взяв подмышки, швыряли на газон во дворе. И тут обнаружилось, что в госпитале находятся раненые.

Фёдор Фёдорович, сказавшийся врачом больницы, пытался было объяснить, что это тяжело раненые, которые уже никогда не будут воевать и оставлены на гражданское попечение. Но унтер сказал, что если они военные люди, то они считаются военнопленными и их немедленно направят куда следует. И раненых стали срывать с постелей е одном нижнем белье и швырять в грузовик одного на другого, как попало.

Зная вспыльчивый характер Фёдора Фёдоровича, Наталья Алексеевна всё просила его уйти, но он не уходил, а всё стоял в коридоре, в простенке между окон. Его загорелое лицо тёмного блеска стало серым. Он всё перебирал губами остаток козьей, ножки, и у него дрожало колено так, что он иногда нагибался и потирал его рукой. Наталья Алексеевна боялась отойти от него и просила Надю тоже не уходить, пока всё не будет кончено. Наде было жалко и страшно смотреть, как полураздетых раненых, в окровавленных бинтах, тащили по коридору, иногда просто волочили по полу; она боялась плакать, а слёзы сами собой катились из глаз её, но всё-таки она не уходила, потому что ещё больше она боялась за Фёдора Фёдоровича.

Двое немецких солдат тащили раненого, которому две недели тому назад Фёдор Фёдорович удалил разорванную осколком мины почку. Раненому было уже значительно лучше в последние дни, и Фёдор Фёдорович очень гордился этой операцией. Солдаты, тащили раненого по коридору, и в это время унтер Фенбонг окликнул одного из них. Солдат бросил раненого, которого он держал за ноги, и убежал в палату, где находился унтер, а второй солдат потащил раненого волоком по полу.

Фёдор Фёдорович внезапно отделился от стены, и никто не успел уследить, как он уже был возле солдата, тащившего раненого. Этот раненый, как и большинство из них, несмотря на муки, какие он испытывал, не стонал, но, когда он увидел Фёдора Фёдоровича, он сказал:

- Видал, Фёдор Фёдорович, что делают? Разве это люди? - и заплакал.

Фёдор Фёдорович что-то сказал солдату по-немецки. Наверно, он сказал, что так, мол, нельзя. И наверно, сказал, дай, мол, я помогу. Но немецкий солдат засмеялся и потащил раненого дальше. В это время унтер Фенбонг вышел из палаты и Фёдор Фёдорович пошёл прямо на него. Фёдор Фёдорович вовсе побелел, и всего его трясло. Он почти надвинулся на унтера и что-то резко сказал ему. Унтер в чёрном мундире, собравшемся складками на его большом рыхлом теле, с блестящий металлическим значком на груди, изображавшим череп и кости, захрипел на Фёдора Фёдоровича и ткнул его револьвером в лицо. Фёдор Фёдорович отшатнулся и ещё что-то сказал ему, наверно, очень обидное. Тогда унтер, страшно выпучив глаза под очками, выстрелил Фёдору Федоровичу прямо между глаз. Надя видела, как у него между глаз точно провалилось, хлынула кровь и Фёдор Фёдорович упал. Наталья Алексеевна и Надя выбежали из больницы, и Надя сама уже не помнила, как она очутилась дома.

Надя сидела в косынке и в белом халате, как она прибежала из больницы, и снова и снова начинала рассказывать. Она не плакала, лицо у неё было бело, а маленькие скулы горели пламенем, и блестящие глаза её не видели тех. кому она рассказывала.

- Явился, шлёндра! - яростно кашлял отец на Серёжку. - Ей богу, возьму да выдеру кнутом. Немцы в городе, а он шлёндрает где ни попало. Мало, мать в могилу не свёл.

Мать заплакала:

- Я ж извелась за тобой. Думаю, убили.

- Убили! - вдруг зло сказал Серёжка. - Меня не убили. А раненых убили. В Верхнедуванной роще. Я сам слышал...

Он прошёл в горницу, где спал, и кинулся на кровать в подушку. Мстительное чувство сотрясало всё его тело. Серёжке трудно было дышать. То, что так томило и мучило его на чердаке школы, теперь нашло выход. «Обождите, пусть только стемнеет!» - думал Серёжка, корёжась на постели. Никакая сила уже не могла удержать его от того, что он надумал.

Спать легли рано, не зажигая света, но все были так возбуждены, что никто не спал. Не было никакой возможности уйти незаметно - он вышел открыто, будто идёт на двор, и шмыгнул в огород. Руками он раскопал одну из ямок, где спрятаны были бутылки с горючей смесью, - ночью опасно было копать лопатой. Он слышал, как звякнула дверь, из хаты вышла сестра Надя и тихо позвала его несколько раз:

- Серёжа... Серёжа...

Она подождала немного, позвала ещё раз, и дверь снова звякнула - сестра ушла.

Он сунул по бутылке в карманы штанов и одну за пазуху и во тьме июльской душной ночи, обходя шанхайчиками центр города, снова пробрался в парк.

В парке было тихо, пустынно. Но особенно тихо было в здании школы, куда он проник через окно, выдавленное днём. В здании школы было так тихо, что каждый его шаг, казалось, слышен был не только в здании, но и во всем городе. В высокие проёмы окон на лестнице вливался снаружи какой-то смутный свет. И когда фигура Серёжки возникла на фоне одного из этих окон, ему показалось, что кто-то, затаившийся в углу во тьме, теперь увидит и схватит его. Но он переселил страх и вскоре очутился на своём наблюдательном пункте на чердаке.