III

Странный был этот день, - такие бывают только во сне. Отдалённые звуки проходящих по дорогам через город частей и беженцев, грохот боёв в степи прекратились ещё вчера. Необыкновенно тихо было и в городе и во всей степи вокруг. Ждали, что в го род вот-вот войдут немцы, - немцы не приходили. Здания учреждений, магазинов стояли открытые и пустые, и никто в них не заходил. Предприятия стояли молчаливые, тихие и тоже пустые. На месте взорванных шахт всё ещё сочился дымок. В городе не было никакой власти, не было милиции, не было торговли, не было труда - ничего не было. Улицы были пустынны; выбежит одинокая женщина к водопроводному крану, или колодцу, или в огород - сорвать два - три огурца - и опять тихо, и нет никого. И трубы в домах не дымили, никто не варил обед. И собаки притихли оттого, что никто посторонний не тревожил их покоя. Только кошка иногда перебежит через улицу, и снова пустынно.

Раненых размещали по квартирам в ночь на 20 июля, но Серёжка и Витька уже не принимали в этом участия. В эту ночь они перетаскали из склада в «Сеняках» бутылки с горючей жидкостью на «Шанхай» и зарыли их в балке под кустами, а по нескольку бутылок каждый закопал у себя в огороде, чтобы в случае надобности бутылки всегда были под руками.

Куда же всё-таки девались немцы?

Рассвет застал Серёжку в степи за городом. Солнце вставало за розовато-серой дымкой, большое, круглое, можно было смотреть на него. Потом край его высунулся над дымкой, расплавился, и миллионы капель росы брызнули по степи каждая своим светом, и тёмные конусы терриконов, то там, то здесь выступавшие над степью, окрасились в розовое. Всё ожило и засверкало вокруг, и Серёжка почувствовал себя так, как мог бы чувствовать себя гуттаперчевый мячик, пущенный в игру.

Езженая дорога шла вдоль железнодорожной ветки, то приближаясь к ней, то удаляясь от неё. Обе дороги проложены были по возвышенности, от которой отходили в обе стороны небольшие отрожки, разделённые балками, постепенно понижавшиеся и сливавшиеся со степью. И самые отрожки и неглубокие балки между ними поросли кудрявым леском, кустарником. Вся эта местность носила название Верхнедуванной рощи.

Солнце, сразу начавшее калить, быстро поднималось над степью. Оглядываясь вокруг, Серёжка видел почти весь город, раскинувшийся по холмам и низинам - неравномерно, узлами, больше возле шахт, с их выделяющимися наземными сооружениями, возле зданий районного исполкома и треста Краснодонуголь. Кроны деревьев на отрожках ярко зеленели на солнце, а на дне заросших балок ещё лежали прохладные утренние тени. Рельсы, сверкая на солнце, сливаясь, уходили вдаль и исчезали за дальним холмом, из-за которого медленно всходил к небу круглый беленький мирный дымок - там находилась станция Верхнедуванная.

И вдруг на гребне этого холма, в той точке, где как бы кончалась езженая дорога, возникло тёмное пятно, которое быстро стало вытягиваться навстречу в виде узкой тёмной ленточки. Через несколько секунд эта ленточка отделилась от горизонта, - что-то продолговатое, компактное, тёмное стремительно двигалось издалёка навстречу Серёжке, оставляя позади себя конус рыжей пыли. И ещё раньше, чем Серёжка мог рассмотреть, что это такое, он понял по наполнившему степь стрекоту, что это движется отряд мотоциклистов.

Серёжка юркнул в кусты ниже дороги и стал ждать лёжа на брюхе. Не прошло и четверти часа, как нараставший стрекот моторов наполнил собой всё вокруг, и мимо Серёжки, видные ему только верхней частью корпуса, промчались немецкие мотоциклисты-автоматчики - их было более двадцати. Они были в обычном грязно-сером обмундировании немецкой армии, в пилотках, но глаза, и лоб, и верхнюю часть носа закрывали громадные тёмные выпуклые очки, и это придавало этим людям, внезапно возникшим здесь, в донецкой степи, фантастический вид.

Они доехали до окраинных домиков, застопорили машины и, соскочив, рассыпались по сторонам; у машин осталось трое или четверо. Но не прошло и десяти минут, как все мотоциклисты один за другим вновь вернулись на машины и помчались в город.

Серёжка потерял их из виду за домами в низине, но он знал, что, если они едут в центральную часть города, к парку, им не миновать хорошо видного отсюда подъёма дороги за вторым переездом, и Серёжка стал наблюдать за этим подъёмом дороги. Четверо или пятеро мотоциклистов веером взнеслись на этот подъём, но не проследовали к парку, а свернули к той группе зданий на холме, где находились здания районного исполкома я «бешеного барина». Через несколько минут мотоциклисты промчались обратно к переезду, и Серёжка вновь увидел весь отряд среди окраинных домов, - отряд возвращался на Верхнедуванную. Серёжка пал ниц между кустами и уже не подымал головы, пока отряд не промчался мимо него.

Он перебрался на поросший деревьями и кустами отрожек, выдвинутый в сторону Верхнедуванной: оттуда видна была вся местность впереди. Здесь пролежал он несколько часов под деревом. Солнце, передвигавшееся по небу, вновь и вновь находило Серёжку и начинало так припекать, что он всё время уползал от него по кругу - за тенью.

Пчёлы и шмели гудели в кустах, собирая июльского настоя нектар с поздних летних цветов и прозрачную липкую падь с листьев деревьев и кустарников, образуемую на обратной стороне листьев травяными тлями. От листвы и от травы, которая пышно разрослась здесь, в то время как на всём пространстве степи она уже сильно выгорела, тянуло свежестью. Иногда чуть-чуть повевал ветерок и шелестел листвою. Высоко-высоко в небе стояли мелкие курчавившиеся очень яркие от солнца барашки облачков.

И такая истома сковывала все его члены, ложилась на сердце, что временами Серёжка забывал, зачем он здесь. Тихие и чистые ощущения детских лет приходили ему на память, когда он так же, закрыв глаза, лежал в траве где-нибудь в степи, и солнце так же калило его тело, и так же гудели вокруг пчёлы и шмели, и пахло горячей травой, и мир казался таким родным и прозрачным и вечным. И снова в ушах раздавался стрекот моторов, и он видел этих мотоциклистов в неестественно огромных очках, на фоне голубого неба, и он вдруг понимал, что никогда-никогда уже не вернутся тихие, чистые ощущения детских лет, эти ранние, неповторимые дуновения счастья. И у него то больно и сладко щемило на сердце, то всё его существо снова захлёстывалось жестокой жаждой боя, кипевшей в его крови.

Солнце стояло уже после полудня, когда из-за дальнего холма снова высунулась по дороге длинная тёмная стрела - и сразу густо взнялась пыль на горизонте. Это были опять мотоциклисты, их было много - длинная, нескончаемая колонна. За ними пошли машины, сотни, тысячи грузовых машин в колоннах, в промежутках между которыми двигались легковые машины командиров. Машины всё выкатывались и выкатывались из-за холма. Длинная, толстая, зелёная, отблескивающая на солнце чешуей змея, извиваясь, всё вытягивалась и вытягивалась из-за горизонта; голова её была уже недалеко от того места, где лежал Серёжка, а хвоста ещё не видно было. Пыль валом стояла над шоссе, и рёв моторов, казалось, заполнил всё пространство между землёй и небом.

Немцы шли в Краснодон. Серёжка был первый, кто их увидел.

Скользящим движением, как кошка, он не то прополз, не то проскочил, не то перелетел через езженую дорогу, потом через железную и бегом ударил вниз по балке, уже по другую сторону возвышенности, где его нельзя было увидеть с хода немецкой колонны, за железнодорожной насыпью.

Серёжка придумал весь этот маневр, чтобы успеть раньше немцев достигнуть города и занять в самом городе наиболее выгодный наблюдательный пункт - на крыше школы имени Горького, расположенной в городском парке. Пустырём возле выработанной шахты он выбежал на зады той самой улицы за парком, которая со стародавних времён сохранилась в своём первозданном виде, отдельно от города, и носила в просторечии название Деревянная. И здесь он увидел нечто, настолько поразившее его воображение, что вынужден был остановиться. Он бесшумно скользил вдоль заборов, огораживавших обывательские садики, выходящие на зады Деревянной улицы, и в одном из этих садиков увидел ту самую девушку, с которой позапрошлой ночью судьба свела его в степи на грузовике.

Девушка, расстелив на траве под акациями тёмный в полоску плед и подмостив под голову подушку, лежала шагах в пяти от Серёжки в профиль к нему, положив одну на другую загорелые ноги в туфлях, и, невзирая на происходящие вокруг события, читала книгу. Одна из её толстых, русых, золотящихся кос покойно и свободно раскинулась по подушке, оттеняя загорелое лицо её с тёмными ресницами и самолюбиво приподнятой верхней полной губою. Да, в то время, когда тысячи машин, наполнив рёвом моторов и бензинной гарью всё пространство между степью и небом - целая немецкая армия - двигались на город Краснодон, девушка лежала на пледе в садике и читала книгу, придерживая её обеими загорелыми, покрытыми пушком руками.

Серёжка, сдерживая дыхание, со свистом вырывавшееся из груди, держась обеими руками за планки забора, несколько мгновений, ослеплённый и счастливый, смотрел на эту девушку. Что-то наивное и прекрасное, как сама жизнь, было в этой девушке с раскрытой книгой в саду, в один из самых ужасных дней существования мира.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.