Ночью поднялся ветер, с крыши сорвало лист железа, и он, неуклюже кружась и перегибаясь на лету, спланировал в оконную раму второго этажа. Посыпались стекла. С лязгом и скрежетом лист заскользил по стене и грохнулся на асфальт.

Анна проснулась в страхе. Сквозняк трепал гардины, они бились, порхали в сером окне, как огромные летучие мыши. По комнате перекатывались какие-то бесформенные комки. Уныло гудел ветер, в кухне что-то жалобно поскрипывало.

За окном снова заскрежетало. Анна вскрикнула и затрясла Николая. Он подскочил, сел на тахте, покрутил взъерошенной головой. Его тонкие длинные руки, согнутые в локтях, ходили туда-сюда, он тер глаза, а ей казалось, что он плачет. Она прижалась к нему и сразу успокоилась. Ее вдруг разобрал смех. Николай раздраженно отстранился; бормоча под нос, полез в свои тапочки, пнул что-то подвернувшееся под ногу — это оказался полуспущенный шарик, несколько дней после ноябрьских праздников висевший на люстре. С хмурой деловитостью Николай быстро восстановил порядок: закрыл вторую раму и форточки, сходил на кухню — там тоже все затихло. Вернулся злой.

— Говорил, надо было закрыть окно, так нет, не хочу, — ворчливо, передразнивая ее интонации, сказал он. — Теперь сама бегай, ищи стекла.

— Какой же ты, Колька! — рассердилась она. — Я испугалась, а ты...

— Знаешь что! — Он привстал на локте и, распаляясь, закричал: — Думаешь, не вижу, как ты трясешься над собственной персоной? Я для тебя вообще ничто. Все смотришь, считаешь, как бы не сделать чего-нибудь лишнего. Это твое дурацкое «самообслуживание» — что значит? Ладно, ладно, я тебе все припомню. Хочешь жить своим умом, а ум-то куриный!

— Не кричи на меня!

Анна отвернулась, отодвинулась от него. Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Так обидел, а за что? Только потому, что пришлось встать и закрыть окно. Эх, если бы у них была еще одна комната или хотя бы раскладушка и одеяло, она ни секунды не лежала бы с ним в одной постели!..

Утро, холодное, ветреное, не объединило их, а принесло новые осложнения. Николай молчал, швырял все и дергался, будто натыкался на иголки. Анна старалась не замечать всего этого, словно его и не было в квартире. Они торопливо позавтракали — каждый выбрал себе кружку из груды немытой посуды и, сполоснув под краном, налил кипятку. Анна намешала сгущенки и, взяв печенье, ушла в комнату. Николай, сердито сопя и глядя волком, навернул три куска черствого хлеба с маслом.

До завода они шли молча — вроде рядом, но и не рядом, как случайные знакомые, которым, кроме «здравствуй» и «прощай», нечего больше сказать.

В цехе они сразу же разошлись по разным комнатам, но ненадолго, потому что надо было начинать работу, а работать они должны были по строгому наряду, который еще вчера был оформлен на них: Николай Цыбин значился в нем «производителем работ», а жена его, Анна Севергина, представляла собой «бригаду». Оба знали, что переоформить наряд сейчас невозможно, поэтому Николай, как производитель работ, убежал на центральный щит получать допуска, Анна тем временем подгладила свой рабочий халат, взяла у кладовщицы прибор и комплект связи, состоящий из двух телефонных трубок и батарейки. Четверть девятого в дверях появился Николай, махнул листком наряда, и они молча пошли в цех подготовки газа, где им предстояло налаживать схемы регулировки температуры в газгольдерах.

Цех этот стоял в отдалении от остальных цехов комбината. Хотя газ и не был взрывоопасен, но почему-то к работам в этом цехе допускали с особыми предосторожностями: кроме обычных правил, требовали знание еще и специальных, предназначенных для персонала, работающего в особо опасных условиях. Правда, как это часто бывает, технологический персонал настолько изучил «повадки» газа, что стал обходиться без приборов и противогазов: утечку определяли по «нюху», температуру — ладонью. Пять — десять градусов плюс-минус не имели никакого значения. Иной раз случались перегревы, и довольно значительные, но дело кончалось тем, что у газгольдеров вырывало крышку, специально для этого предусмотренную, газ зеленоватым облаком растекался по цеху, и тут же включалась аварийная вентиляция — через несколько минут всю «зелень» выгоняло.

Схема была совсем несложная: на каждом газгольдере имелись спирали обогрева и термодатчик, контролировавший температуру газа. Когда температура поднималась выше нормы, спирали должны были отключаться, когда понижалась — включаться. Но так как газгольдеров было много и от каждого тянулось на щит автоматики по нескольку проводов, то разобраться в этой мешанине «концов» было не так-то просто. Тут от наладчиков требовалось пространственное воображение, внимание и сработанность.

Едва они поднялись на площадку, где располагался щит управления, Анна нечаянно выронила «цэшку», и хрупкий прибор улетел с восьмиметровой высоты в переплетение труб, кабелей, металлоконструкций. Николай глянул вниз и бесстрастно, тоном начальника, которому безразлична подчиненная, приказал сходить за новым прибором.

Она пошла, но всю дорогу, пока шла, внутренне негодовала. Ее возмутил его тон. «С какой стати! — думала она. — Тоже еще начальник, раскомандовался!» Оба молодые специалисты, у обоих опыта кот наплакал, еще неизвестно, кто будет толковее как инженер. Во всяком случае, в институте он не был звездой первой величины, в середнячках ходил. А по некоторым предметам, например, по начертательной геометрии и черчению, она его вытягивала — не хватало воображения. Да и вообще он хамоватый, трудновоспитуемый. Сколько она билась, чтобы отучить его от разных мелких безобразий, например, от привычки прочищать нос при помощи пальца, зажав ноздрю, или плеваться через щелку между передними зубами с таким отвратительным звуком, будто давят ногой таракана. Или от привычки говорить «седни» вместо «сегодня», «чё» вместо «что», закатывать глаза при разговоре, теребить нос — да, господи, сколько добра она для него сделала, разве все запомнишь! У самой сердце ныло, то в жар, то в холод бросало, так хотелось увидеться с ним, но крепилась, держала себя в шорах, отказывала в свиданиях, лишь бы он лишнюю минутку посидел с книгой, набрался ума-разума.

Теперь, конечно, его не узнать, теперь он самоуверен, даже слишком самоуверен, от его самоуверенности иной раз веет чванливостью, зазнайством благополучного чиновника. И еще что-то появилось в нем, чего раньше не было, — упорная внутренняя борьба за первенство, глубоко скрытая, но методичная, может быть, не вполне еще осмысленная работа по укреплению каких-то своих позиций на заводе, в цехе. Анну покоробило его заигрывание с начальником службы, она прямо сказала ему об этом. Он стал держаться корректно. Но перед праздником преподнес сюрприз: без ее, Анны, согласия пригласил в гости начальника. Поставил перед фактом. Но что самое противное — до въедливости рьяно помогал готовить закуски и накрывать стол. А уж когда сели, как он был не в меру весел и до отвращения предусмотрителен, прямо лез из кожи. Потом, желая окончательно очаровать гостей, исполнил под «Амурские волны» свой еще с института коронный номер — чечетку с прищелкиванием. Конечно, он высок, строен, поджар. У него смуглое лицо, черные глаза, вьющиеся волосы — их так приятно трепать. И когда на таком парне ослепительно-белая рубашка, брючки без ремня, в обтяжечку и остроносые туфли с подковками и при этом он пластично покачивается, изгибает свое упругое тело, взмахивает и разводит длинными руками в такт с четким ритмом, — это производит впечатление. Но Анне всегда казалось, что в этой пляске, независимо от исполнителя, есть что-то вульгарное, что-то от уголовщины, и он, как ни старался, не мог ее переубедить. Этот праздничный ужин, навязанный вопреки ее желанию — как она упрашивала его отменить встречу! — это его вихляние перед начальством, его мелконькое честолюбие, вдруг ставшее прозрачным, — вот что переполнило неглубокую чашу ее терпения и заставило принять решительные меры. Она объявила о «самообслуживании», и пусть он не надеется, что она пожертвует хотя бы одним днем своей жизни для его карьеры — дудки!

Николай, ждал ее, прохаживаясь по площадке щитовой, как по капитанскому мостику корабля. Возвышаясь над оборудованием цеха, над серебристыми шарами-газгольдерами, разноцветными «нитками» труб, ажурными эстакадами, на которых лежали толстые кабели и тоненькие импульсные линии, — над всем этим кажущимся хаосом из металла, резины и пластика, щитовая действительно чем-то напоминала капитанский мостик: узкая металлическая площадка, огражденная поручнями из стальных прутков, крутые лестницы с резкими поворотами и промежуточными площадками. Правда, в отличие от мостика по краям щитовой двумя рядами стояли серо-голубые панели с приборами, а посередине — небольшой письменный стол с черным потрескавшимся телефоном и деревянная скамья (тут собирался при пересменках технологический персонал). Сюда, к этому столу, был подведен вентиляционный короб для подачи свежего воздуха в случае аварийных газовок. Кнопка включения вентилятора находилась рядом, на панели, — только протянуть руку.

Ссутулившись, закинув руки за спину и хмуро глядя в пол, покрытый голубым пластиком, Николай вышагивал туда-сюда и с неприязнью думал о жене. По его мнению, Анна в последнее время что-то слишком много о себе возомнила, «рассобачилась», как сказал бы начальник службы, человек грубоватый, но справедливый. Пора, давно пора «привести ее к общему знаменателю», прямо и честно, пусть несколько безжалостно дать ей понять, что она прежде всего жена, будущая мать его детей, а уж потом инженер, друг, товарищ и брат. И тут нечего впадать в идеализм, надо трезво смотреть на жизнь, семья есть семья: муж — глава, работник, кормилец; жена — мать, хозяйка, любящая подруга. Так было, так есть, так будет, и он не намерен превращать свою семью в недоразумение со всякими штучками вроде этого идиотского «самообслуживания», о котором три дня назад объявила Анна. Сначала, когда она ему сказала об этом, он решил, что это очередная шутка из серии не очень умных, но вскоре понял: серьезно. «Что случилось, Анна?» — спросил он ее тогда. «Ничего», — ответила она сухо. Он подсел к ней на тахту, заглянул в лицо — оно было какое-то осунувшееся, бледное, с заострившимся подбородком и голубоватыми жилками на виске. Она показалась такой хрупкой, такой слабенькой и беззащитной, что от жалости у него сжалось сердце. Он погладил ее по тоненькому плечу — она поежилась и, как бы желая отодвинуться от него, подобрала ноги. Глаза ее смотрели в книгу, но по строчкам не бегали, стояли на каком-то слове, словно зацепились за него. «Ты себя плохо чувствуешь?» — спросил он. «Я себя хорошо чувствую». Голос ее как бы расплавился к концу фразы, она зажмурилась, и из глаз ее покатились и закапали на книгу слезы. Он с досадой хлопнул себя по колену. «Ты можешь сказать, что случилось?» «Оставь меня в покое!» «Знаешь что, мне эти фокусы ни к чему!» Он резко поднялся, прошелся по комнате, закурил, остановился у окна. Она повернула к нему лицо — огромные переливающиеся от слез глаза, покрасневший вздернутый нос, впалые щеки, круто срезанные к подбородку скулы. «С какой стати я, — она сделала ударение на слове «я», — должна мыть посуду, стирать белье, убираться в квартире?» «Тебе это трудно?» Его неприятно поразил повод ко всему этому разговору. Мысленно он уже шел дальше, и ему становилось обидно, ибо вывод был очевиден: эгоистка, думает только о себе, его не любит, более того, он ей противен. «Ну почему я? — повторила она с такой болью, словно молила его спасти от неминуемых страшных мучений. — Что, я неполноценнее тебя?» Он понимал: конечно, ей трудно, она из семьи, где с ней носились, как с писаной торбой, тряслись, боялись, как бы «Нюнечка» не замочила пальчики. Там у них на даче, где они провели лето после защиты дипломов, его забавляла эта забота стариков и искренне трогал их затаенный страх перед будущей самостоятельной жизнью молодых. Тогда он не торопился высказывать свои взгляды на семейную жизнь, да, по сути, их у него еще и не было, так как не было семейной жизни. Потом, когда они после беззаботных, привольных дней отпуска приехали в этот город, поступили на завод, получили квартиру и завели «хозяйство» — чашки, ложки, поварешки, — вот тогда-то и появилась проблема распределения обязанностей, тогда-то и началась «семейная жизнь». Он понимал, что ей трудно привыкать к роли домохозяйки, и он готов был пожалеть ее и помочь, если бы не его твердая уверенность в железной необходимости того уклада, какой у них стихийно наметился с самого начала: она хозяйка, он помощник; она готовит, стирает, моет, он доставляет продукты, таскает тяжести, выносит мусор, гладит себе брюки. Такое распределение казалось ему вполне разумным и даже единственно возможным. А раз так, значит, все эти «почему» и это дурацкое «самообслуживание» — бред, фантазия, вредный каприз. Значит, сразу же надо четко и твердо поставить ее на место. В конце концов и с государственной точки зрения разумнее, если он полностью будет выкладываться на производстве, а жена — лишь наполовину, чтобы вторую половину отдавать семье, детям, дому. Он же не деспот и не ретроград какой-то, чтобы начисто лишать ее общественной жизни — нет, пожалуйста! — он же понимает, в каком веке они живут. Пусть работает, растет по службе, но пусть и не обольщается, не заблуждается насчет степени свободы, ей отпущенной: никакой прогресс, никакая эмансипация не освободят ее от родов, материнства и всего того, что с этим связано. Никто и ничто! Он, мужчина, свободный и энергичный, должен делать жизнь, быть активным началом в семье, и никакого варварства тут нет — простая логика, не более. А главное, переломить ее сейчас, доказать, что полноценного инженера из нее все равно не получится...

Оттого, что ему все стало так ясно, он почувствовал уверенность, успокоение и жалость к Анне. Она показалась ему трогательно-беспомощной, как заблудившийся ребенок. Он решил проявить мудрость и не торопиться. Пусть до поры до времени думает, что права она. Он сумеет без крика и ссоры, по-мужски, доказать ей ошибочность ее взглядов, она сама убедится, и все потихоньку станет на свое место.

Приплясывая, отбивая чечетку на промежуточных площадках крутой металлической лестницы, он спустился на «нулевую» отметку и за трубами, покрытыми гипсовой термоизоляцией, кое-как отыскал обломки прибора. «Вот прекрасный случай для начала», — со злорадным чувством подумал он. Теперь шуму будет на целый месяц. Приборов вечно не хватает, а тут угробили совсем новый. И еще он подумал: хорошо, что не он пошел за прибором, а она...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.