Дело вечернее. По мощеной городской улице народ с окраин в центр валит. Праздный, отдыхающий.
Дядя Гена, бывший роковой мужичок и король танго, навостривший язык на танцплощадках, в пивных и бильярдных, – ни одну не пропустит, если без кавалера идет.
– Гляди, Леха, какой кадр справа. Ай-я-яй, что делается! И тут и там – сплошное изобилие. Держи меня, Леха... Девушка, скажите этому блондину, чтобы он меня держал. А то я сейчас стихи начну сочинять!
Прежде чем выйти к штакету и начать холостяковать, дядя Гена предусмотрительно накрыл плешь синим беретом и теперь выглядит хоть куда. Можно сказать, всех юношей моложе. Леха рядом с ним даже проигрывает.
– Зита, которая слева? Зита, Зита! – (Дядя помнит Зиту). – Лучший носик Российской Федерации?! Девушка, только один момент.
Он в своей любимой тарелке. Но, профессионально патефоня, дядя Гена, однако, уже не может полностью впасть в юность: годы не дают, прическа «пусть всегда будет солнце» не позволяет. И посему не может полностью выключить из своей головы Саню и Леху. Вернее, Леху.
Если просто и без кривляний, то ему жаль парня. Жаль – и все.
Он-то знает, что такое несложившаяся жизнь, даже если ты сам виноват. А если не сам? Если тебя охмуряют и дурачат еще до того, как «сердца печатью скреплены»?
– Слушай, ты, – непривычно чувствуя себя в роли моралиста, старается погрубей выразиться дядя Гена, – хмырь, чего ты прилип к этой Сане? Саня – это резерв главного командования. Понял? Или, может, тебе нравится, как тобой пол моют?!
Леха не любит таких разговоров. Они смущают, беспокоят его. Но дядя Гена слабенький моралист. И вскоре ему становится скучно от своей же проповеди.
– Дай, что ли, рупь до аванса, фраер восьмой гильдии, – говорит он. Леха дает. Без особой охоты, но и без боязни. Знает: дядя Гена хоть и
стреляет вечно эти рубли у соседетй, но отдает пунктуально. У него другие пороки.
Взяв рубль («кол», как говорят в интеллигентных кругах), дядя сразу почувствовал свежий ветер скорой дороги.
Он, правда, еще здесь. Он, правда, еще продолжает по инерции думать1 о том же, но ему уже неинтересно с валуховатым Лехой.
– Погнали по пивку? Я угощаю!
– Не... Это... Саня...
– «Саня-Ваня». Ладно, сиди, фикус! Сиди, пока тебе цибарку на шею повесят...
И дядя Гена, уже не мужчина, а свободный, беспечный мальчик, – все-таки впал, впал! – весело исчезает.
Начав с рубля, как со стартовой площадки, он придет ночью пьяный. И, как месяц назад (такое случается с ним почему-то ровно раз в месяц), утром будет обходить соседей, извиняться, каяться:
– Я вчера ничего? Малость разгрузочку дал. Я вас не обидел? Вы не обижаетесь? Не судите меня строго...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.