– А сейчас... Сейчас она какая-то грустная, – говорил Рудаков. – Я вообще не люблю вечер.
– Я специально сделала вечер. Вечер всегда полон мудрости и смысла.
– Зато утро – надежда. Утром, если пораньше встанешь, всегда кажется, что тебя ждет что-то хорошее. А потом оказывается, что ничего хорошего нет.
— Ну и что? Зато прожил день с верой. А вечер – это конец. Конец всему: и делам и надежде...
Нина не соглашалась:
– Не конец, а венец. Итог. Информация к размышлению. Да, согласна, это не так приятно, как надежда, но мы ведь и не должны стремиться все время к приятному. Тогда мы просто.выродимся.
Семен Петрович обычно не спорил дальше. Ему не нравилась не только сама картина, но и разговор о ней. Не нравилась ему еще и одна деталь в картине, которая почему-то раздражала его, хотя, может быть, он ошибался – художница и не думала делать это специально.
Была большая разница в позах мужчины и женщины. Женщина лежала на песке спокойно, покорно, она вся отдалась солнцу, покою, разговору с любимым человеком, ее не очень беспокоила приближающаяся тень, а если и беспокоила, то женщина сумела подавить в себе это беспокойство, глубоко загнать его внутрь себя; она старалась отвлечь от тени и внимание мужчины, замкнуть его внимание на себе, увлечь разговором.
Мужчина хотя и придвинулся к женщине и приподнялся, глядя ей в глаза, но поза его была напряженной, тревожной. Создавалось такое впечатление, что мужчина слушает женщину, а все его внимание направлено на подкрадывающуюся тень. В любой момент человек может не выдержать и убежать на залитый солнцем луг, бросив женщину одну на берегу реки.
Вот какое впечатление было у Рудакова о картине, и поэтому он не любил и далее боялся ее.
Семен Петрович положил фонарик на кухонную полку, направив его луч в потолок. В пещере наступил приятный полумрак. И вообще она мало напоминала пещеру. Прямо обжитая комната. Пахло сеном, сухими цветами, дымком, кухней. Рудаков как-то взял два дня без содержания посередине недели, выписал на заводе вязанку досок, приехал сюда, сколотил мебель, соорудил кровать, покрасил стену, натаскал травы и веток... Нина ахнула, когда вошла, потом долго обнимала Семена Петровича и плакала:
– Это наш дом... Наконец-то у нас есть свой дом... Я так мечтала...
Рудаков поставил на полку и стол принесенные продукты: хлеб, овощи, банки консервов, колбасу, сало, яйца, сырую курицу. «Ужас! – всегда удивлялась Нина. – Здесь нее на целый санаторий».
Опустошив рюкзак, Семен Петрович бросил его в угол, подошел к отверстию в дальнем конце «комнаты». Это был вход в Дивные пещеры. Рудаков потрогал решетку, прислушался. Из глубин пещер веяло вечным молчанием, тянуло сыростью и холодом, каким-то специфическим воздухом, в котором было и спокойствие, и мудрость, и смерть, и насмешка над человеком. Нина боялась этого хода, и Рудаков принес несколько железных прутьев, цемента и забрал отверстие решеткой. Но все равно ход как-то странно волновал Нину. Ей казалось, что кто-то стоит там и делает ей знаки, словно просит впустить или манит к себе. Навсегда...
– Он заберет меня... – говорила она.
– Еще рано думать о смерти. Я вот не боюсь.
– За твоей спиной опыт... Ты знаешь, как... Ведь ты не один раз умирал, правда?
– Да. На фронте. И после приходилось.
– Вот, видишь... А я ни разу... Я очень боюсь и не знаю, как себя держать... Чтобы достойно... Смерть – это ведь очень интимно, а тут будут стоять, смотреть, ахать, сочувствовать...
– Слушать-то не придется, – опять мрачно пошутил Семен Петрович.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.