- Друзья.
- А не знаешь ли ты, Боря, почему здесь так много собак?
- Не знаю.
- Должно быть, раньше такие города называли собачьей глушью, потому что в них, кроме собак, ничего интересного и не было, но теперь ведь это не глушь? Как ты думаешь?
- Конечно, не глушь. Вот за парком у нас глушь. Меня туда мама не пускает. А здесь не глушь. Здесь улица. Город.
- Тогда, должно быть, это собачкин город? А?
Боря не знает, что ответить на эту шутку. Он улыбается. Маяковский вынимает из бокового кармана записную книжку, не спеша достает вечное перо и что - то записывает.
- Ну, до свидания, Боря. Прощай, Ромашка.
И Маяковский по очереди подает им руку, встает, прячет в карман записную книжку, ручку и идет дальше. Вокруг него по - прежнему бегают и резвятся разные собаки, но он их не замечает. Он идет, размахивая руками, широко улыбаясь и бормоча уже рождающиеся строки озорных, веселых стихов про лужи, про солнце, про собак...
Это не собачья глушь, а собачкина столица...
В редакции «Комсомольской правды» царит обычное оживление. По коридору, лавируя между курьерами, секретарями и репортерами, заложив руки за спину и зажав в углу рта потухшую папиросу, ходит Маяковский. Он только что продиктовал машинистке новое стихотворение и теперь, очевидно, чего - то ожидает.
В редакционной суматохе и спешке Маяковский производит странное впечатление: его движения замедленны и спокойны. Шагая взад и вперед, он каждый раз на секунду задерживается около окна в конце коридора, затем поворачивается на каблуке и идет обратно. На подоконнике сидит худенький белокурый юноша. Каждый раз, когда Маяковский подходит к окну, парнишка делает движение, как бы желая о чем - то спросить, но сосредоточенный Маяковский не замечает его и все шагает и шагает... Но вот взгляды их встретились. Парнишка опускает глаза, щеки его покрываются багряным румянцем. Он сползает с подоконника, от волнения прижимает к груди руку, сжатую в кулак. Маяковский останавливается. Так и стоят они друг против друга.
- Вы хотите меня о чем - то спросить? - очень мягко и просто говорит Маяковский. - Или я ошибся? Не ошибся! Ну, так в чем же дело? Да говорите, не стесняйтесь. Пишете стихи? Понятно, значит, хотите быть поэтом... А вы знаете, что такое поэт? Может быть, вы думаете, это тот, кто пишет в рифму о цветочках, козочках, букашках? Это не поэзия, а рифмоплетство. Поэзия - чертовски трудная штука. Ну, да это все слова...
Маяковский критически оглядывает юношу с головы до ног. Он видит его не по сезону легкий парусиновый костюм с чрезмерно короткими рукавами, сандалии в заплатах...
- Ну, а теперь о прозе. Деньги у вас какие - нибудь имеются? Жить есть на что, или в стихах весь ваш капитал?... Ну, так я и думал. Это мне знакомо. Сейчас у меня с собой ничего нет, но приходите сюда завтра к трем часам и стихи притащите. Посмотрим, обсудим, разберемся. Обязательно!
На следующий день ровно в три часа Маяковский пришел в редакцию. Он остановился около окна, на котором вчера сидел белокурый парнишка, и терпеливо ждал. Юноша не приходил. Маяковский дымил непрерывно, прикуривая папиросу одну от другой. Когда минутная стрелка на часах обошла полкруга, он бросил недокуренную папиросу в урну и подошел к секретарше, сидевшей возле кабинета редактора.
- Если меня будет спрашивать молодой человек, скажите ему: Маяковский был, ждал, ушел.
Секретарша слышала вчерашний разговор. Она видела, с какой искренней готовностью Маяковский хотел помочь, ободрить молодого поэта и как огорчился и расстроился, напрасно прождавши полчаса. Когда через несколько дней парнишка появился в редакции, секретарша набросилась на него:
- Как только тебе не стыдно? Тебя такой человек ждал, а ты не мог прийти аккуратно!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.