Позвольте в этот раз, молодые товарищи, рассказать вам, как я написал свою последнюю вещь, и таким образом немного рассеять суеверный туман, окутывающий литературное творчество. Я этим не хочу, конечно, сказать, чти знаю метод писательства и могу всякого научить писать рассказы, подобно тому, как всякого можно научить писать газетные статьи или вязать чулки. Нет, бездарного нельзя сделать художником слова, но для начинающих талантливых молодых людей я считаю своим долгом раскрыть закулисную сторону своего писательства: для некоторых она может быть и поучительна.

Я выбираю для анализа свой последний рассказ, потому что черновики его еще лежат на моем столе и я могу с точностью передать здесь все обстоятельства возникновения этого рассказа.

Было это в декабре прошлого года.

Мы отправились с моим младшим сыном в село Васильевское (18 верст от г. Сергиева) на русаков и заночевали там у одного деревенского охотника, Ильи Старова. Известно, какая у наших крестьян ночевка, какое жилье. Заметьте себе, это еще долго будет в нашем народе: придет грамота, придет достаток, а сносное жилье придет только под самый конец. Часто наблюдаешь, что завелись у мужика деньжонки, вот бы поскромнее выдать дочь, а остальное бы употребить на устройство горницы. Нет, он все прогуляет на свадьбе, пустит пыль в глаза: потребность в лучшем жилище у некультурного человека стоит далеко в хвосте всех его желаний. Вот и залегли мы у Старова на полу, на соломе. Посредине избы горела железка, вокруг укладывались все другие члены семьи - взрослые и мелкота.

- А где же ваша собака? - спросил Старов.

Я сказал, что на дворе оставил.

- Ну, это не дело, собака целый день гоняла, а вы ее на дворе оставляете.

Ребята закричали:

- Давай, давай сюда!

Я объяснил хозяину, что Соловей всегда живет у нас на дворе и за чистоту его в жилище не могу поручиться.

- Я поручусь, - ответил Илья. И вышел за Соловьем. Мы, конечно, легли, не раздеваясь, и потому, когда Илья замешкался, мне ничего не стоило вскочить и выйти: я подумал - не пропал ли уж Соловей? Но Соловей, оказалось, не пропал, а это Илья водил его на веревочке по улице и у каждого дерева ему посвистывал, как лошадям, и уговаривал. А Соловей в ответ у каждого дерева поднимал ногу и оставлял свою обыкновенную собачью заметку. Так было долго; наконец, Соловей перестал делать заметки. Илья сказал:

- Теперь пойдемте, теперь я за него поручусь.

И, действительно, Соловей вел себя прекрасно. Вечером он лежал на соломе у наших ног, утром мы увидели его в обнимку с детьми. А когда пришлось нам уходить, то дети прощались с Соловьем, как с дорогим им существом. Так и осталась ночевка в этой дружной семье каким-то очень хорошим воспоминанием, и я должен был рассказать о ней так подробно потому, что именно эта ночевка впоследствии настроила меня на родственное внимание к рассказам Старова.

Проходит месяц, другой. Мне повезло в моих литературных делах, до того повезло, что я нашел время заниматься литературой без оглядки на гонорар. Такой совершенно бескорыстной литературой я считаю писание детских рассказов. Известно, как пишут эти детские книжки: пишут разные добрые люди, родители, бедняки, всевозможные детские специалисты, не чувствующие себя в силе написать для взрослых. С моей же точки зрения, детский рассказ, особенно для совсем маленьких, - труднейшая литературная форма: роман, пьесу, по-моему, гораздо легче написать, чем детский рассказ. К трудностям по мастерству присоединяется затемнение понимания рассказов для детей у взрослых, у издателей, редакторов. Все они думают, что детский рассказ-пустяк. Детский рассказ обыкновенно коротенький, а оплата его полистная или построчная. Чем больше растягивает автор рассказ, тем больше он получает, чем короче пишет, тем меньше. А вспомните, где вы слышали самое сильное слово? Конечно, в безмолвном труде, где-нибудь на покосе или на постройке моста, когда по одному слову вожака все приходит в движение, все повертывается. В работе ритм определяет слова, в детской литературе - жизненные потребности нищего автора.

Почти двадцать пять лет тому назад я начал свою литературную деятельность с писания детского рассказа. Я принес свой первый рассказ в журнал «Родник» и получил большое одобрение редактора:

он просил меня дать другой. Но как я ни бился, другой рассказ не выходил. Это спасло меня, - я стал добывать средства существования писанием в газете и бросил детский рассказ до счастливой возможности заняться им без оглядки на время и гонорар. Мне пришлось ждать этого почти двадцать пять лет. Только в этом феврале я продал свои сочинения, издавалось доставлять мне ежемесячно средства существования, и я вернулся к осуществлению своего заветного желания писать детские рассказы.

У меня мелькает в голове что-то в роде плана. Вы, несомненно, знаете замечательные детские игрушки безымянных художников из народа. Возьмите хотя бы игрушку «мужик и медведь», стукающих по очереди молотком. Ведь чем занятна, чем гениальна эта игрушка? Бесконечной свой простотой, захватывающей не только физического ребенка, но и того универсального духовного ребенка, которого сохраняем в себе все мы - взрослые. Вглядитесь в процесс труда большого мастера не только в искусствах, но везде, где человек беззаветно любит свой труд: везде вы найдете в составе труда игру, от нее все начинается и ритмически закрепляется в мастерстве. А если у каждого живого человека сохраняется его дитя, то гениальная игрушка непременно должна тянуть и взрослого хоть немного ею поиграть. Попробуйте-ка, положите возле себя кузнецов, непременно потянетесь к ним и станете хлопать. Вот точно также и детский рассказ должен занимать не только ребенка, но и взрослого, не утратившего свою жизненную силу. Простейший рассказ-игрушка должен, по-моему, одинаково действовать и на ребенка, и на человека взрослого, с тончайшим художественным вкусом.

Итак, я намечаю себе вехи для работы над детским рассказом-игрушкой: 1) натуральный коллективизм его происхождения; 2) тончайшую работу его последнего мастера.

Но в сущности, по этому же самому плану работают все, кто, думая прислониться к народному творчеству, берет в основу своей работы народную сказку.

Меня, однако, народная сказка не манила для работы над ней, потому что в народе она не улучшается, а наоборот, искажается в сравнении со своим начальным образцом, и работать над сказкой выгодней с книгами, чем с живыми людьми. Реальный рассказ-игрушка создастся на наших глазах повсюду - на улицах, в полях, в мастерских. Послушайте же повседневную жизнь: неужели художники отсутствуют в трудовом народе и выводятся в Вхутемасе? Художники находятся всюду, и мы только на это не обращаем внимания. А, с другой стороны, если искать чересчур усердно, с желанием найти, во что бы то ни стало, тоже ничего не найдешь. Есть особые минуты расположения к родственному вниманию, когда не только люди, но и вещи о себе отлично рассказывают. Я изучил себя, знаю, как надо встретить чудесного гостя, но я не могу научить других, - у каждого по-разному бывает, каждый сам должен изучить условия, при которых является чудесный гость и наделяет таким вниманием и пониманием, что не хватает только вопросов и ответов и желании для осуществления. Большинство из нас в эти минуты поступает, как старуха в сказке о рыбаке и рыбке, и все кончается разбитым корытом.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.