Рай без памяти

Я оглянулся на тикавшие позади ходики. Они шли, как и до нашего исчезновения с веранды, и часовая стрелка на них ползла к девяти.

— Сколько показывали наши, когда мы очутились в лесу? Кто помнит? — снова спросил Зернов.

— Шесть, кажется.

— Значит, прошло всего три часа.

Все снова переглянулись: известное мне для них было новой тайной. А я вдруг вспомнил о просьбе моего аналога, последней прощальной просьбе его, и вопрос о времени утратил для меня интерес. Я молча вскочил и бросился в комнаты к этажерке с книгами. Их было немного — случайно или намеренно захваченные при переезде сюда из московской квартиры. Кое-что было у Ирины: она вела здесь какой-то кружок. Я нашел учебник политэкономии, философский словарь, «Государство и революцию» — драгоценность для каждого, если только Юрка сумеет перевести Ленина, однотомную энциклопедию — незаменимое пособие для возвращения памяти — и даже справочник кинолюбителя с подробными чертежами популярных съемочных и проекционных камер, — может быть, Анохин-бис завоюет репутацию братьев Люмьер: в лаборатории Би-центра ему в два счета сконструируют и камеру и проектор.

С такими мыслями я выложил стопочку захваченных с этажерки книг в центре стола, сопровождаемый недоуменными взглядами и без того недоумевающих спутников.

— Это зачем? — не выдержал Толька.

— Кто читал «Люди как боги» Уэллса? Зернов читал.

— Помнишь цветок, который положил Барнстепл на стык двух миров? Вместо цветка я кладу нниги.

— А ты уверен, что это стык? Я объяснил.

— Дракула. Бонд. Фантомас. Чушь зеленая! — взъярился Толька. — Мы уже на Земле. Чудеса кончились. Вы лучше мне втолкуйте, как это три месяца превратились вдруг в три часа? Я что-то сомневаюсь, хотя хлеб я и сам надкусил. А он свежий, ни чуточки не зачерствел.

Зернов что-то чертил на листке из блокнота.

— Твоя гипотеза, Юрик, кажется единственно верной, — сказал он. — Спиральное время. Смотри. — Он показал нам вычерченную спираль, похожую на пружину: витки ее почти касались друг друга. — А вот это — наше пространство-время. — Он провел касательную к виткам спирали. — Геометрически это движущаяся точка, каждый виток спирали касается ее через определенный промежуток времени, допустим, через час. А каждый оборот витка — месяц. Вот вам и вся арифметика: три часа — три месяца.

Я вспомнил свой разговор с «дублем» в Континууме.

— По этой арифметике их десять лет — это наши пять суток. А у нас три года прошло. Не получается.

— Предположим иную спираль. Скажем, конусообразную. Чередование конусов. Основание одного переходит в основание другого, стыкающегося вершиной с третьим. И так далее без конца.

— Значит, крупные витки — это их годы, может быть, столетия, а у нас часы. Мелкие витки — их часы, а у нас — минуты. На стыках вершин время течет одинаково. Так?

— Можно предположить и такую возможность.

— Только как же ты проведешь касательную? Так сбить можно было первокурсника, но не Бориса Аркадьевича.

— А если касательная зигзагообразна, — мгновенно нашелся он, — или образует синусоид? Можно допустить даже топологическую поверхность касания, — мы видели такие допущения в архитектуре Би-центра...