— Кино — чепуха. С безлинзовой оптикой они создадут нечто более совершенное. И нефть найдут. Сейчас у них начинается эпоха открытий. Время Колумбов и Резерфордов.
— А я бы совсем там остался, — сказал Толька. — Лишь бы не песни петь.
Он рассчитывал на поддержку Зернова, но именно Зернов его и добил.
— Нет, Толя. Долго бы вы там не прожили. Ни вы, ни мы. Не такого мы рода-племени.
— Что вы меня разыгрываете, Борис Аркадьевич, — обиделся Толька. — Три месяца с ними прожили. Что мы, что они. Такие же люди.
— Не такие. Толя. Другие. Я уже говорил как-то, что, моделируя высшую форму белковой жизни, эти так и не разгаданные нами экспериментаторы, грубо говоря, подправляли природу, генетический код. Выделяли главное в человеке, его духовную сущность, остальное отсеивали. Но потом мне пришла в голову мысль, что они вносили поправки даже в анатомию и физиологию человека. Однажды я наблюдал, как брился Томпсон. Брился, как в парикмахерской, опасной бритвой. Брился и порезался, да так, что кровь полщеки залила. Спрашиваю: «йод есть?» А он: «Зачем?» Вытер кровь полотенцем, и конец — никакого кровотечения. Мгновенная сворачиваемость крови. Я удивился. «Только у вас?» — говорю. «Почему у меня? У всех. У нас даже тяжелые раны почти не кровоточат». Их багровый газ, как первичная материя жизни, вероятно, таит в себе какие-то возможности самообновления организма или задерживает старческое перерождение тканей. И еще: я говорил с детским врачом. У них нет специфически детских болезней. Он даже не знал, что такое корь или скарлатина. Только простудные формы, последствия переохлаждения организма или желудочные заболевания — питаются ведь там хоть и моделированными, но земными продуктами — вот и весь объем тамошней терапии. Возможно, что и рак побежден — проникнув в тайны живой клетки, не так уж трудно устранить злокачественные изменения, но гадать не буду: не узнал. А может быть, у них вообще другой сорт молекул.
— Хватил, — сказал я.
— Ничуть. Человек больше чем на две трети состоит из воды. А недавно в одной из наших лабораторий как раз и обнаружили воду с другим молекулярным составом. При низких температурах не замерзает, а в обычной воде не растворяется. Вода и вода. Человек и Человек. Химический состав один, а физика разная. Так что, Толя, ни я, ни вы рядом с ними не выживем.
— А книги! — вдруг вспомнил Мартин.
Книг на столе уже не было. И никто не видал даже тени протянувшейся из другого мира руки.
— Я что-то заметил, — неуверенно продолжал Мартин, — словно облачко поднялось над столом. Совсем-совсем прозрачное, — клочок тумана или водяной пыли. А может быть, мне это показалось.
Тоскливое молчание связало нас. Так Робинзон Крузо уже на спасшем его паруснике прощался с оставленным островом. Говорить ему, как и нам, не хотелось. Что-то ушло из жизни. И навсегда.
— Не поверят нам, — опять забубнил Толька. — Ни одного доказательства.
— А наши мундиры с Мартином? — сказал я.
— Мундир можно сшить.
— А девятичасовые часы?
— Часы можно подделать.
Он был прав. Никто не поверит. Расскажи я на студии — только хохот подымется.
— Может, ученые поверят, — не унимался Толька, обращаясь уже к Зернову.
— Ученые, Толя, — самый недоверчивый народ в мире. Когда приезжает академик? — спросил он.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
С Михаилом Ботвинником беседует наш специальный корреспондент Леонид Плешаков
Рассказывает Николай Прохоров, первый секретарь Белгородского обкома ВЛКСМ