Что такое настоящий мороз, надо почувствовать на себе.

Мороз - это когда только высунешься за дверь, перехватывает дыхание и - после пары-другой вдохов-выдохов - ноздри, как паклей, забивает инеем. Мороз - это когда чуть попытаешься убыстрить шаг, лицо саднит так, словно по нему деранули наждачной бумагой. Мороз - это когда и много времени спустя при одном воспоминании о нем сами собой зябко передергивается плечи.

А воробей? Что ж, воробей... Трепыхнет он подбитыми ветром крылышками - и кувырк. Будто подшибленный из мелкашки. Взметнется дымком снежная пыль и осядет на куцую воробьиную душегрейку. Словно присыплет ее нафталином. И никаких тебе «чик-чирик».

Хотя, нет... Бывает, что и воробей родится в сорочке. Окажись рядом скорый на помощь человек, он подберет окоченевшую птаху и в рукавицах, сложенных лодочкой, принесет ее домой.

Одного такого куцехвостого подзаборника принес как-то в совхозное общежитие прораб Василий Рагузов.

- Пригрейте до оттепели, - попросил он ребят, опуская воробьишку возле бочки из-под бензина, которую хитроумные хозяева превратили в чудную печку, «буржуйку».

Жора Смык и Вася Шкиль переглянулись, по-ребячьи захлопал ресницами Андрей Харько. Кто-кто, а уж эти трое знали, что Рагузов девической сентиментальностью не страдает, что он немногословен, деловит и требователен.

- До придирчивости, - морщился Вася Шкиль, словно ему намазали губы горчицей.

Рагузовской, не дающей спуску требовательности он отведал самым первым, когда еще все ягодки были впереди, когда в непаханой степи по-весеннему желтели цветочки, - в апреле 54-го.

«Киевский» походил тогда на цыганский табор. В окрестностях безымянной сопки там и здесь помахивали зеленеющими прутиками беспризорные кусты. Земля не по дням, а по часам все гуще обрастала молодыми сорняками. На травке между кустиками вразброд трепыхались палатки. Над палатками с карканьем носились серые вороны. За палатками насмешливо пересвистывались тощие сурки. А в палатках обосновались что-то около двух сотен парней и ровным счетом девять девушек. Все с комсомольскими путевками. Перебиваясь с мечтаний о будущем на воспоминания о прошлом, новоселы ждали и не могли дождаться, когда же начнется то, ради чего их как ветром сдуло с насиженных мест, когда же приспеет пора перекраивать лемехами, на хозяйский лад эту бесхозную землю. Пока же при деле были только счастливчики: шоферы гоняли машины в Атбасар, на Перекатную, в Джаксы - за семенами, за горючим, за всем прочим, что может пригодиться в хозяйстве; трактористы нянчились со своими ненаглядными «детками» и «эсвосями», чтобы к посевной довести их полностью до ума; новоиспеченные бригадиры ломали головы, как в сжатые сроки перековать парикмахера в прицепщика, а воспитательницу детского сада в учетчицу; шеф-повар Толя Хлебалин (не повезло хлопцу с фамилией: когда на общем собрании решали, кому вместо рычагов орудовать поварешкой, хором прозвучало: «Хлебалину! Кому же еще»?) изо дня в день решал одну и ту же задачку: что приготовить на обед сегодня, если вчера на первое был макаронный суп с говяжьей тушенкой и пюре из сушеного картофеля на второе, а позавчера - на первое картофельный суп, а на второе - макароны с тушенкой? Словом, у кого было дело, тот без дела не сидел. Однако большинству приходилось прохлаждаться на весенней травке в ожидании горячих деньков. И вот как-то раз в директорскую палатку заглянул прораб Рагузов, только-только вернувшийся из Атбасара, где он безвыездно сидел полмесяца - выколачивал стандартные дома, а они по тем временам были в большом дефиците.

- Лука Фомич, будем разбивать центральную усадьбу, - обратился он к Нестеренко.

- Сначала будем сеять, а все остальное - потом, - отбрил директор прораба.

- Крыша над головой - не остальное, а основное, - не пошел на попятную Рагузов. - И вдобавок вы не дослушали; мне пока и нужен-то всего один человек...

- Тебе - один, главбуху - два, зампохозу - три. У меня, что, собственный роддом, что ли?

Рагузов знал, что нестеренковское ворчание - это знак согласия, и действительно, поворчав еще самую малость, директор согласился.

- Ладно уж, бери вон того. - Выглянув из палатки, Нестеренко ткнул пальцем в первого, кто попался ему на глаза.

Этим первым попавшимся и оказался Вася Шкиль.

Рагузов вооружил Шкиля мерной лентой-десятиметровкой, и длинный Вася, как тень, потащился за невысоким, коренастым Василием. Поначалу Шкилю работалось в охотку, но потом стала действовать на нервы методичность, с которой этот, будто с неба свалившийся начальник заставляет его снова и снова перемерять только что измеренную площадку, выдергивать и опять вгонять в землю только что выдернутые колышки. Васино терпение дало трещину.

- Мартышкин труд все это! - взбрыкнулся он. - Ну, промахнемся на пару сантиметров... Дома-то здесь будут стоять типовые, а их габариты выверены-выметены. Таи что каждый щит все равно встанет, как ему положено.

- Я люблю чистую работу, - спокойно ответил прораб, - а чистая работа - это значит семь раз отмерь, один раз отрежь.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.