Радетели

— Я всегда об этом жалею. Случайность. Мне даже воспитатель в колонии говорил: «Зачем тебя воспитывать, ты и так достаточно воспитан!» А Никитины всегда завидовали нам. Мы лучше обеспечены. У меня есть то, чего Николаю и не снилось...

— Сейчас тоже завидуют?

— Ну, как же: они считают, что их сын потерял здоровье, а я остался невредим.

— А сам ты как считаешь?

— Здоровье мы одинаково потеряли. У меня нервы тоже расшатаны после пережитого.

Знакомые интонации, не правда ли? Они, помните, проскальзывали у Ларисы Петровны. Удивительное равнодушие к чужой судьбе, к пострадавшему человеку... Выходит, он так и не понял всей глубины собственной вины и происшедшее осталось в сознании обыкновенной неприятностью, о которой надо поскорее забыть, чтоб не мешала.

Того же мнения придерживались и родители. На заседание бюро горкома, где Олега исключали из комсомола как совершившего тяжкое преступление, пришел его отец.

— Вы приняли поспешное решение, — убеждал горкомовцев Михаил Александрович. — Нельзя выбрасывать человека из своих рядов. Комсомольская организация обязана воспитывать!

Не о том речь, правильно или неправильно освободили Олега, решать это — компетенция юридических органов. Речь о другом. Получалось, что и самые близкие люди — родители не помогли ему понять: кроме законов юридических, есть на свете и другие — нравственные. Их не уложить в сроки Уголовного кодекса. Кто знает, может быть, в этом родительском всепрощении и первопричина того, что случилось с подростком.

В комсомоле Олега не восстановили. Но вот дальше, казалось, все складывалось удачно. Не отстав от сверстников ни на год, Олег получил аттестат. Старательно подготовился к вступительным экзаменам в вуз («Камнем сидел все лето, а мог бы отдохнуть!» — потом скажет он). И набрал на экзаменах приличные баллы.

По традиции зачисление в студенты столичного медицинского института происходит публично. Вместе с абитуриентами приходят их друзья, родственники. Позади трудные испытания, и сейчас станут известны счастливчики. Когда улеглось первое оживление и аудитория притихла, взял слово ректор.

— Должен сообщить, товарищи, что мы намереваемся зачислить на первый курс института не всех, кто набрал проходной балл, — сказал он, и зал тревожно замер. — Один человек не пройдет. Этот абитуриент — его фамилия Томилин — ввел в заблуждение приемную комиссию, представил подложные документы, скрыл, что срок наказания за совершенное им тяжкое преступление еще не истек. Кроме того, — продолжал ректор, — характер совершенного Томилиным преступления несовместим с моральным обликом будущего врача. Позвольте зачитать судебный приговор...

Публичный позор, крушение планов... Другим бы это послужило уроком, встряхнуло, заставило опомниться. Другим, но только не им, верящим в свою исключительность, не признающим правил нашего общежития, считающим, что им дозволено все. Словом, родители Олега считали, что с их сыном поступили несправедливо, и теперь уже они начали жаловаться в различные инстанции. Пришли и в редакцию.

— Он же хороший парень, — убеждала меня Лариса Петровна, теребя платочек. — Если бы был плохой, тогда не обидно. А он же хороший, хороший... Зачем человека рубить на корню?

Напрасно я пытался напомнить о великодушии школы, давшей, по сути, липовую характеристику, о гуманном отношении судебных органов. Не прояви тогда гуманности Верховный суд, до института ли нынче им было? Ведь не случайно же, не по неосторожности сделал ее сын калекой другого человека. Что страшного в том, что Олег год-другой поработает на заводе, отслужит армию, делом искупит вину перед обществом? Молод же еще, время есть.

— На заводе? — Глаза Ларисы Петровны сразу стали сухими. — Чему он научится среди этих грубых людей?

— Мы консультировались у юриста, — вмешался Михаил Александрович. — У нас Конституция гарантирует право на образование. Нельзя губить в молодом человеке веру в справедливость. Вот увидите, пройдет месяц-два, и я добьюсь...

Он говорил уверенно, с напором, глаза его были ясны.

В редакцию нередко обращаются родители, которым кажется, что их сына или дочь, нарушивших закон, наказали слишком строго. Справедливость тогда если и не исчезает без следа, то ходко и неприметно превращается из справедливости вообще в справедливость частного случая. Здесь уже прав всегда свой, а чужой не прав. Здесь жалко всегда своего, а чужого не жалко. Даже если свой держал в руке нож, а чужой от этого ножа пострадал. Порой в ход пускается авторитет, завоеванный выслугой лет, делаются попытки, как говорится, нажимать на всевозможные клавиши. При этом люди часто забывают, что справедливость не бывает для каждого своя. Она одна на всех, она либо есть, либо ее нет.

Иронизировать по этому поводу грешно. Что и говорить, если сын совершил преступление — горе это страшное для отца и матери. И лично им не легче от того, что общественная справедливость соблюдена. Но почему эта горечь и боль выпиваются зачастую в нравственную дремучесть?