Работать на жизнь

Но случилось иначе. Я стал актером Паневежского театра, в котором тружусь вот уже сорок с лишним лет.

Первые дни — как счастливый сон. Занятия в студии, этюды, импровизации, первая похвала Мильтиниса... Но на сцену меня не выпускали. Лишь через три, кажется, недели я участвовал в концерте для красноармейцев, изображал в массовке одного из политзаключенных, освобождаемых из тюрьмы. На сцене открывались ворота, из которых и должны были выйти на свободу узники тюрьмы. Не могу передать словами, как волновался — предстоял первый выход на зрителя среди профессионалов, первая, пусть крохотная и без текста, пусть в массовке, но роль! И мне казалось, что все в зале будут смотреть именно на меня, на моего заключенного.

Как же, увидели они моего героя... Я почти уже выходил из ворот, как вдруг моя цепь зацепилась за что-то там за кулисами, и пока я, шепча слова проклятий, освобождал ее, все мои товарищи из массовки вышли на сцену. Наверное, через минуту-другую и я мог бы незаметно выйти из-за кулис и так же незаметно присоединиться к другим, тем более что сцена была в полутьме. Но разве об этом я думал? Конечно, о другом: все. провал! Провалил первый же выход! Все на сцене, а я — нет. Собственно, никто и не считал, сколько вышло людей на сцену, какая разница — одним больше, одним меньше. Но для меня это было драмой, даже трагедией. Глубоко несчастный от случившегося, я сидел за кулисами и... плакал.

Подобные ощущения я испытывал не раз в жизни. И причиной был не какой-то там пустяк, случайно зацепившаяся за что-то цепь (такое в нашей практике называют обычно накладкой). Нет, причина состояла в более важном — роль не получилась! Словом, много было в моей актерской жизни неприятных моментов, какие-то из них я уж и забыл давно, но ту первую свою неудачу до сих пор забыть не могу.

...Через три месяца состоялся мой дебют в театре, в пьесе прогрессивного литовского литератора К. Бингиса «Атжалинас» («Поросль»). Сюжет ее был не очень сложным. В одном классе гимназии учатся два друга — сын бедного сапожника Ясюс (это мой герой) и Пятрас (его роль играл Бледис). Ясюс — парень как парень, как многие из его ровесников, мечтал стать летчиком. В классе произошло ЧП, пропали деньги, и все почему-то считали, что украл Ясюс. Пятрас, спасая репутацию друга, берет вину на себя, приносит в класс деньги отца.

В судьбе своего героя я увидел отражение собственной судьбы. Все в ней было мне близким, понятным: и тема дружбы, самопожертвования, и сама жизнь класса, интересы ребят, их отношения, понимание, что все в жизни основано на дружбе, доброте. Это и дало мне верный материал, адрес для поисков на репетициях. В сущности, я играл собственное чувство, собственное отношение к происходящему.

И все-таки до самого закрытия занавеса не знал, получилась роль или нет. Но вот прозвучал последний текст спектакля, закрылся занавес, потом вновь открылся, и я понял, понял сразу: успех. Видел лица зрителей, слышал аплодисменты — первые в своей жизни профессионального актера! — и испытал ни с чем не сравнимую радость победы, настоящую и огромную радость. Может быть, тогда впервые понял, для чего играю. Понял цену страданий, упорного труда на репетициях, некоторой неуверенности, даже страха перед премьерой.

И тогда вдруг решил: я талантлив, все могу. Думал, как может думать наивный семнадцатилетний парень в счастливые свои минуты. Решил, что открылись мне все тайны актерского ремесла, вообще искусства.

Сегодня с улыбкой вспоминаю ту свою уверенность. Действительность актерских будней еще не раз преподаст урок.

Со временем роли стали посложнее, в них надо было играть уже не себя, а перевоплощаться в другие характеры, жить на сцене в другом историческом отрезке времени. По наивности я хотел использовать опыт первой удачи, но скоро убедился в тщетности своих намерений. Первый тупик, первый удар в глухую стену.

Стал проваливать одну роль за другой. На втором или третьем, кажется, году работы получил роль Карло ди Нолли, молодого маркиза, в трагедии итальянского драматурга Луиджи Пиранделло «Генрих Четвертый». После премьеры увидел, как коллеги смотрят на меня с сочувствием, стараются не обидеть случайно вырвавшимся словом. Кто-то сказал, желая подбодрить:

— У тебя неплохой голос.

И я окончательно убедился: провал.

Это был чувствительный удар. Помню, сразу после премьеры убежал из театра, до поздней ночи ходил по улице: не хотелось идти в наше общежитие, боялся встретить кого-нибудь из актеров, боялся их утешительных слов. Бродил по городу и предавался невеселым своим • мыслям. А когда в окнах общежития погасли все огни, я тихо, как вор, прошел в свою комнату и в темноте повалился на койку.

Так и не заснул до утра, все думал, думал... И решил, что надо мне уйти из театра. Навсегда.

Прошла неделя, другая.

«Что делать? — продолжал я думать. — Что со мной будет, если уйду из театра?»

А тут начались показы студийных отрывков, для меня они оказались удачными, и я немного успокоился. По крайней мере уже не очень решительно был настроен уйти. Играл в небольших эпизодах, играл относительно ровно...

В театре многое происходит так же, как и в других учреждениях: удачи человека быстро забываются, неудачи надолго остаются в памяти. После «Генриха Четвертого» многие стали поговаривать: зачем-де этого Баниониса держат в театре, какой от него прок, только место занимает. Своего мнения не скрывали некоторые зрители, даже пресса, в которой появились мрачные размышления на мой счет. В одной газетной статье автор без обиняков рекомендовал мне поискать какое-нибудь другое дело, где я смогу приносить большую пользу. В театре, предсказывал журналист. Баниониса ожидает вечное прозябание.

Но Мильтинис не обращал внимания на все эти прогнозы. Напротив, он всячески подбадривал молодого актера, внушал мысль о постоянном труде, который рано или поздно должен принести добрые плоды. Человек умный, опытный, Юозас Ионович никогда в своей театральной практике не поддавался какому-либо нажиму, влиянию со стороны, его мышление в искусстве (и в жизни) всегда было и остается совершенно самостоятельным, в этом у него не грех поучиться некоторым его коллегам.