– Чем ворчать, лучше бы типографию поставили. На фабрики стыдно приходить с пустыми руками. Работницы ждут с такой радостью, а ты... А о других – пускай другие и думают. – Людвинская покосилась на новую пачку прокламаций.

Степан Михайлович перехватил ее взгляд и, рассмеявшись, накрыл пачку фуражкой:

– Голубушка, пора и честь знать. Типография – дело нужное, но тебя туда направить нельзя. Зацапают... Дело погубишь. Кстати, после возвращения твоего из ссылки покоя лишился. Боюсь за тебя. Под замком буду держать, пока все толком не уладим... Я делом займусь, а ты посиди да подумай о своем житье-бытье.

Степан Михайлович наклонился над листовкой, той, что она написала о табачной фабрике, правил.

Татьяна с надеждой смотрела на него. Нужно как-то противостоять отъезду. Уехать из Одессы? Легко сказать! Конечно, она и в мужском костюме может работать.

И припомнился ей день ареста. Январский день 1907 года. Ненастный, холодный. В лицо бил колючий снег, а их, членов городского комитета, рассовывали по пролеткам. Торопливо. Запрудили все соседние улицы и выводили по одному. Очевидно, заранее решили, кого куда. Как полиция узнала о дне заседания – загадка! Но дом обложили, и удрать – ни малейшей возможности. Благо протокол вела на папиросной бумаге. Решила просто – взяла, скомкала и проглотила. У пристава лицо вытянулось, а важнейшая вещественная улика исчезла на глазах. Товарищи посмеивались.

Она чувствовала себя сильной, способной на безрассудство. Ее частенько корили, призывали к осторожности, но, по правде говоря, значения слова «осторожность» не понимала. Главное – не подвести друзей, а остальное – не для нее.

На поселение в Тирасполь ее привез жандарм. Усатый. Дородный. В дороге он не следил за подопечной. Таких жандармов она еще не встречала. Ходил за кипятком, предлагал ситный. «Дитю, совсем дитю, – рассуждал он с проводником, – а, поди, в революцию лезет. Кожа да кости. И родителям крест от земли до самого неба». Она не взяла ситный, хотя голова кружилась от голода, да и в разговоры не вступала. Зато в участке ее сдали под расписку, присвистнули, распечатав пакет из Одессы. Жандарм и пакет доставил. Приказали ежедневно отмечаться, запретили выезжать под страхом сурового наказания.

Работу найти в Тирасполе не удалось. Кто при безработице возьмет поднадзорную? Деньги таяли, и она голодала. Хозяйка оказалась славной женщиной: кормила, как могла, и за каморку денег не спрашивала. Доброта простых людей ее всегда удивляла. А тут из Одессы из партийной кассы прислали пятнадцать рублей. О ней помнили, заботились. Пять рублей она оставила хозяйке. На оставшиеся решила бежать. Купила мужской костюм. Примерила. При ее худобе в самый раз. Вот только косы? Ее вечное зло. Старательно заплела их и спрятала под картуз. Теперь и в путь...

– Почему молчишь? Дуешься как мышь на крупу... – вывел ее из задумчивости Степан Михайлович, оттачивая карандаш. – Опять маскарадом занимаешься?

– Как иначе на фабрику попадешь?! – Девушка, хитро прищурившись, стала обстоятельно объяснять: – У вязальщиц веду кружок. Но в кружке-то пять человек, а на фабрике – добрая сотня. Вот и надумала приходить в цех в обеденный перерыв для душевного разговора.

– Молодец! Там хозяин помешался на агитаторах и, говорят, в сторожа напихал бывших городовых.

– Вот и беда. Мне об этом Нюра сказывала.

– Нюра?

– Да, кружковка. Девица приметная. Лукавая. Каждому сторожу глазки строит.

– И что тебе она сказала?

– Дело сказала: «Бери мое платье и косынку в горошек. Здесь мое одеяние каждый знает. Пойдешь мимо сторожа, обязательно платок на глаза опусти». И здорово получилось! Взяла ее платье и прошла. Кстати, на фабрике воды для питья не хватает, а та, что в цехах, тухлая. Так и до холеры недалеко. – Татьяна покопалась в узелке. – Я тут кое-что набросала...

– Правильно... Нужно листовку... Необходимо предъявить требования... Живодер! – Степан Михайлович поставил в крошечной книжке одному ему понятную закорючку. – Рассказывай, Танюша...

– Листовка необходима: такие безобразия на каждой фабрике – прибыли гребут лопатой, а на копейках экономят... В цеху духотища... Пыль... жара... Станки допотопные... Еле до перерыва доработала. Проходил несколько раз мастер, но я нагну пониже голову и вожусь со станком.

– Конечно, ты же из трикотажниц, – довольно подтвердил Степан Михайлович.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.