Мне было двенадцать лет. Через изгородь, отделявшую наш участок от плантации Орренов, я мог видеть большой двухэтажный белый дом с досчатыми зелеными ставнями и выкрашенными в зеленый цвет дверными и оконными рамами и крышей. Хотя дом стоял далеко, он казался близким в ясную погоду; он был похож на жилую барку среди волнующегося озера молодого хлопка. Летом мне представлялось, что он плывет по изломанным волнам жары, мерцая вдали как белая яхта с зеленым тентом. Зимой, когда черный дым вырывался из его четырех кирпичных труб, дом Орренов казался крепостью уюта и безопасности, защитой для семьи и ее слуг от мороза, ветра и града.

Наш дом был построен из голых досок, сколоченных гвоздями, а щели между досками были забиты паклей. Получилась бы одна большая прямоугольная комната, если бы мой отец, который умел делать все, начиная от постройки дома и кончая проповедью священного писания, не отделил бы один конец перегородкой с дверью, отгородив, таким образом, комнату для нас, ребят. Еще он построил крытую веранду перед домом, выходившую на большую дорогу и задним концом примыкавшую к кухне.

Около веранды рос дуб, такой громадный, что он затенял весь двор. Я любил взбираться с крыши веранды на его могучие ветви. Усевшись высоко среди листьев, я глядел на весь широкий мир и не мог наглядеться.

Особенно нравилось мне смотреть на дом Орренов и придумывать разные вещи о населявших его красивых мужчинах и прекрасных женщинах - о двух красивых мальчиках Оррен и их отце и о прекрасных девочках Оррен и их матери. Распущенные волосы девочек доходили им до талии. У самой красивой из них волосы были шелковистые, цвета спелой кукурузы. Другая была немного темнее, у нее были каштановые волосы, обрамлявшие ее лоб завитками, похожими на усики виноградной лозы.

Ни один член этой семьи никогда не сказал со мной ни слова: ведь я был черный и отец мой был черный.

Я видел, как проезжала по улице коляска Орренов и возница крепко сжимал поводья в своих сильных коричневых пальцах, а закатанные рукава обнажали его вздутые бицепсы. Лошади обычно бежали рысью мимо нашего участка, так как дорога здесь была твердая как асфальт. Кучер Орренов казался мне римским возницей; он ездил с непокрытой головой, и ветер развевал его рыжеватые курчавые волосы. Сыновья Оррена были красивы, но после их сестер возница был самым интересным человеком на плантации Орренов. Это говорили все. Я думаю, так считали отчасти потому, что он был намного темнее всех остальных. Он был так же темен, как мой отец, который сошел бы на Севере за грека или итальянца.

Девочки Оррен были, казалось, в него влюблены. Иногда он возил их в город в карете; он, конечно, сидел на облучке. Но чаще он возил их в коляске, и тогда все трое сидели рядом. Я восхищался всеми троими и дрожал от волнения, думая о близости между этими тремя прекрасными созданиями, которых везла пара горячих коней по тенистой дороге в Хаукинсвиль и обратно. Я не мог себе представить, чтобы они не были влюблены друг в друга; меня занимал вопрос, ревновали ли девочки друг к другу и, которая из них ему больше нравилась. Обе девочки смеялись и, без умолку, болтали с ним, когда сидели рядом на подушках коляски.

Однажды я увидел, как та, у которой волосы были как спелая кукуруза, поднялась со своего места рядом с ним и взъерошила ему кудри. Движение, которое он сделал, чтобы в отместку оттаскать ее за косу, заставило лошадей перейти на испуганный галоп; темная девочка прижалась к сестре, а сестра прижалась к вознице, и обе завизжали - не столько от страха, сколько от избытка молодости. Я стоял на воротах, выходивших на дорогу, и отлично их видел. Надо признаться, что я очень хотел решить для самого себя вопрос: был ли возница негром? Я слыхал от людей и то, что он был неграм, и то, что он им не был. Но тогда я забыл, что взобрался на ворота с этой целью. Мне казалась, что передо мной ожили герои увлекательного романа.

Когда лошади понесли, и девочки завизжали и засмеялись, я засмеялся тоже. Это было для меня все равно, что смотреть хорошую пьесу или читать хороший рассказ: это подействовало на меня именно так. И как раз, когда я подумал об этом, они меня заметили, они увидели, что я смеюсь, и, странно, все они внезапно и как бы автоматически перестали смеяться. И самая красивая из девочек - та, у которой кожа напоминала сливки, волосы были подобны спелой кукурузе, а глаза - яркому синему фарфору - сказала:

- Над чем смеется этот негритенок? Ты над чем смеешься, негритенок?..

А возница сказал, засмеявшись снова:

- Теперь я понимаю, чего испугались лошади.

Поднявшийся внезапно ветерок донес ко мне их смех, но я уже больше не смеялся вместе с ними...

Я сидел однажды высоко на дубе. Мои братья и сестры где-то играли. Никто не знал, где я. Я любил рисовать и пытался набросать эскиз окрестного пейзажа. Мама работала на кухне, а отец сидел на задней веранде и читал негритянскую газету, выходившую в Атланте. Я залез на дерево, когда никого не было поблизости, потому что мне не позволяли там сидеть.

Мать вышла из кухни на досчатый настил, чтобы набрать в кувшин воды. Я видел сверху, как она там стояла, наблюдая что-то на дороге. Я услышал цоканье лошадиных копыт и шуршанье колес по земле. Мама позвала: «Папа, посмотри! Встань, посмотри». - Наверное, отца поразил ее тон, потому что он быстро ответил: «Что там такое?» - и встал. С моего места я мог видеть дорогу лучше, чем они оба.

Мимо проезжали красивые кони Орренов, запряженные в коляску. Возница был на своем обычном месте, но сидевшую позади него особу я никогда раньше не видал. Я сразу понял, что она не принадлежит к семейству Орренов, ибо она была такая же темная, как кони, лоснившиеся в лучах горячего полуденного солнца. Она была одета так, как будто ехала в церковь или на похороны, и держала над головой белый зонтик. Она была так же великолепна, как все, кого я когда-либо видел в этой карете, и всякий мог бы подумать, что и экипаж и возница принадлежат ей.

Я смотрел поочередно на отца и на мать. Отец казался рассерженным, и я не мог себе представить, почему. Когда экипаж проехал, он сел и возобновил чтение, но, по-видимому, не мог сосредоточиться. Мама сказала, направляясь обратно в кухню: «Не понимаю я этого!» - и в ее тоне была значительность, с какой говорят о скрытых сторонах жизни.

Отец сказал:

- Это самые странные отношения, какие я видел после Африки.

Он вырос в Африке и видал виды.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.